Пол Коллинз - Даже не ошибка

— Давай! — кричу я. — Все готово!

Еще разок, на всякий случай, проверяю рукой температуру воды. Мы уже все перепробовали: играть с ним в ванне, читать книжки про купание, самим мыться на его глазах, чтобы он убедился, что ничего страшного в этом нет, и что-то еще… Не сработало ничего. Он это ненавидит, он этого боится, и у нас получается искупать его только вдвоем. Приходится просто сгребать его в охапку и делать все как можно быстрее.

Дверь ванной открывается, Дженнифер вносит Моргана. Он извивается вокруг ее тела, цепляясь за одежду.

— Ну вот, Морган, сейчас будешь чистенький.

— Ну пойдем, дружок, — говорит она ему. — Давай же. Отпусти ты мамину рубашку. Давай-давай-давай.

Он хнычет и смотрит вверх со страхом.

— Все хорошо, все в порядке. Сейчас будешь чистый-чистый. Мы быстренько.

— Все в порядке, малыш, все в порядке.

Морган переходит от мамы ко мне и теперь цепляется уже за меня. Над его голеньким телом журчит вода, и он начинает хныкать громче, пряча голову у меня на плече.

— Сейчас-сейчас, Морган, — я держу его голову, направляя воду на волосы. — Надо только смочить твои волосики. Вот так.

Дженнифер выдавливает немного детского шампуня. «Шам-пунь-чик, шам-пунь-чик», — напевает она. Мыльная пена стекает по его лицу.

— А-а-аааааа! — Морган кричит и молотит руками. Он уперся в угол ванной ногами и упрямо держит там оборону; мы вываливаемся из ванной на Дженнифер, стоящую чуть поодаль, а она пытается втолкнуть нашу расползающуюся массу обратно.

— Тс-с-сс, Морган, успокойся.

— Сейчас, малыш, только быстренько прополощем, и все…

Он всхлипывает, одновременно пытается меня оттолкнуть и прижимается ко мне, а я продолжаю его крепко удерживать — другого пути все равно нет.

А через пять минут он в дикой радости прыгает на нашей кровати, как на трамплине, тряся мокрыми волосами, и поет, подражая Большой Птице из детской телепередачи: «Джи! Эйч! Ай! Джей! Кей! [9] Буквы английского алфавита. »

Он уже забыл про свои страдания в ванной.

К нам домой никогда не приходил ни один госслужащий, поэтому неудивительно, что к этому визиту мы приводили в порядок себя и весь дом — так, будто нас всех непременно закуют в кандалы, угляди она пыль под кроватями.

— Скажи, так когда она… — я на секунду останавливаю движение веника. — Опять забыл ее имя…

Дженнифер споласкивает тарелки:

— Минди.

— Когда она снова будет у нас?

— Да прямо сейчас, — отвечает Дженнифер, взглянув на часы.

— Ага, — я ускоряю темп подметания, — Так я и думал.

«И-идьа! А-аху!» — раздаются вопли Моргана с заднего двора.

Он сидит на плечах у Марка, подпрыгивая и подгоняя его.

«А-а-ахха!»

Марк замечает меня через стекло, поднимает глаза на Моргана и пожимает плечами с выражением принужденного веселья.

Дженнифер заканчивает с тарелками и начинает укладывать в шкаф груды своих подрамников и холстов; я же хватаю потускневший старый серебряный чайник — фамильную вещь ее бабушки, — втискиваю в него цветы и пытаюсь все это красиво расположить в гостиной. Вода у меня проливается на стол. И тут раздается звонок. Я торопливо запихиваю в карман отвалившиеся лепестки и вытираю воду рукавом.

— Откроешь дверь, дорогой? — кричит Дженнифер.

— М-м-мм…

— Пекос Билл! [10] Герой американской народной сказки. Согласно фольклору, Пекос Билл был лучшим наездником во всем Техасе и изобрел лассо.

— Сейчас открою.

Минди и Морган входят одновременно — она с улицы, он с заднего дворика, — и я оказываюсь между ними, совершенно не готовый к этому.

— Здравствуйте, я — Минди, — она пожимает руку Дженнифер, затем мне. Рукава у меня мокрые. — Мы виделись на прошлой неделе на тестировании.

— Помню-помню, — улыбаюсь я. — Здравствуйте.

Между нами пушечным ядром пролетает Морган. «Йе-е-ехоо!»

— А вот и он! — щебечет она и присаживается на корточки. — Привет, Морган! Здравствуй!

Он галлопирует по комнате, полностью игнорируя ее.

— Он играл во дворе, оседлав дядю Марка, — объясняет Дженнифер.

— Дядя Марк — это что-то вроде няни?

— Йо-х-хоо!

— Ну да, — киваю я, хотя слова «няня» и «бэби-ситтер» не очень соответствуют той роли, которую играет Марк, не слишком удачливый художник, у которого в этюднике теперь непременно лежат детские салфетки и коробочка сока.

— Скажите, Морган с ним хорошо контактирует?

— О, у них чудесные отношения. Морган знает Марка с рождения.

Практически так оно и есть. В день, когда Морган должен был появиться на свет, Марк отпросился с работы (работал он в магазине для художников) и отправился в клинику — там-то и начался его настоящий рабочий день. Вылезать на свет Божий Морган не хотел. Это тянулось и тянулось, вечер перешел в ночь, и мы уговорили Марка пойти домой хоть немного поспать. Однако и дальше дело было плохо: данные наблюдения за состоянием плода становились все более тревожными, мы с доктором ждали, ребенок никак не мог родиться, и Дженнифер ничего не могла поделать, а я думал: вот сейчас мне придется увидеть своими глазами смерть моего сына, даже еще не рожденного сына, а я не смогу ей об этом сказать — ведь ей надо продолжать тужиться… Впрочем, к часу ночи ее перевели в операционную и стали готовить к кесареву сечению.

Поздним утром, когда Марк снова оказался в клинике, Дженнифер и Морган были живы-здоровы и счастливо спали. А я свернулся калачиком в кресле в вестибюле. Когда я открыл глаза — увидел небо, деревья за окном. И услышал пение птиц.

Больше всего Питеру нравились солнце и свежий воздух. Сент-Джеймсский дворец окружали прекрасные сады, где можно было вдоволь полазить. Позднее в том же году, как обычно, придворная жизнь переместилась в Кенсингтонский дворец, и Питер полюбил прогулки, во время которых он мог порезвиться на деревьях и дорожках обширного парка, окружавшего дворец. Здесь, на просторе, мальчика-дикаря показывали публике; возможно, и слишком много показывали, поскольку парк был любимым местечком для прогулок продажных женщин. Мальчику, однако, не было дела до женского внимания; да по правде сказать, ему практически не было дела ни до чего, что происходило вокруг. И уж точно — нисколько его не занимало то впечатление, которое производило на людей его лазание по деревьям.

Между тем, присутствие Питера в парке нарушало спокойствие добропорядочных граждан. В те годы среди богатых леди было модно держать обезьянок и прочую экзотическую живность; но наблюдать дикого ребенка — это было совсем другое дело. Один француз-аристократ, по имени Сесар де Соссюр, писал своей семье домой:

Я был поражен его внешностью. Я заметил, что одежда стесняет его движения. Шляпу на голове он носить не желал, а сбрасывал ее на землю. Взгляд у него был измученный, не останавливающийся ни на одном предмете, а выглядел он так дико и странно, что я вообще не могу подобрать слов, чтобы описать впечатление от него. Он напугал меня.