Егор Хаванов - Игра в реальность

Среди её вещей, как подтвердил обвинитель, нашли еще и маленькое зеркало, что дало суду право повесить на несчастную дополнительное клеймо – ведьма. И вот она здесь. Мы судим это доброе и наивное существо…

Обвинитель, закончив речь, сел на стул, но я, погруженный в себя, еще некоторое время молчал.

Вдруг из толпы кто-то громко и злобно прорычал: «Сжечь на костре ведьму при всём люде, или пусть покается и поклянется перед святой инквизицией о верности католической церкви».

Я аж вздрогнул и нервно прокручивал в мыслях: «Да сколько же в вас злости, люди. Разве я позволю сжечь её». Я бывал на сожжениях. Жар от пламени достигал даже крайних рядов, где я обычно ненадолго задерживался. Люди, стоявшие близко, нередко даже получали ожоги за свою страсть посмотреть на то, как заживо горит живой человек. Всё это сопровождалось воплями жертвы суда, вонью сгорающей плоти и ором обезумевшей толпы, где кто-то рыдал из жалости, а кто-то орал от ярости. Я не хотел бы смотреть, как я своим решением устрою для своей любимой такую страшную смерть. На минуту представив, как она кричит в огне, я твердо решил, что лучше сам сгорю, чем позволю этому случиться. Требовалось срочно что-то предпринять.

После выслушивания тишины на данное ей слово раскаяния я принял неординарное решение.

Поднявшись и слегка покачнувшись от волнения, я громко огласил: «Суд признает еретика виновным».

Из ожившей толпы посыпались возгласы: «На костёр её. Сожжём лахудру».

Дав им накричаться, я продолжил: «В темнице будет гнить, не всеми еретиками небо коптить».

По залу суда, как я и ожидал, пошла волна недовольства. Кто-то кричал, что хочет отыметь её, но нашлись те, кто позволил себе попробовать это сделать. Я был вне себя. У меня было столько злости на этих животных, что я тут же приказал страже забить нарушителей палками, пока не умолкнут. Около двух минут их избивали, пока те не отключились от боли. К тому моменту народ, как обычно, испарился, зная последствия моих репрессий.

– Выкиньте их за дверь, – властно сказал я страже и пошёл в центр зала, где лежала привязанная к упавшему стулу Беатрис. Я присел и, уткнувшись своим лицом к её уху, решил немного пофилософствовать:

– Видишь, каково быть странной, доброй и наивной в этом мире. А я всё еще люблю тебя, поэтому не предал огню. Ты довольна?

– Мне всё равно, – выпалила Беатрис дрожащим голосом.

– Если тебе еще всё равно, то может отправить тебя на костер? – пригрозил я.

– Нет. Пожалуйста. Я не хочу так умирать. Я хочу уйти достойно, – рыдала она.

– В чём различие того, как уйти? Есть просто жизнь, а есть просто смерть, – вслух размышлял я.

– Я с детства не понимала этот мир, и мне стали сниться ответы. Во снах я говорила с Создателем. Он мне многое объяснил. Наш мир не лучше мышеловки, особенно когда вы хотите выйти из игры. Поверьте же, – шептала она с выпученными глазами.

– У меня тоже есть мнение на этот счёт, – шепнул я в ответ.

– Что Вы будете делать со мной? – спросила она.

– Начнём с помывки, – холодно ответил я.

Я приказал страже отвести её в нашу помывочную и лично наблюдал, как с неё срывали лохмотья и обливали ледяной водой. Беатрис пассивно отнеслась к помывке, что вынудило меня крикнуть: «Лить воду пока ведьма не будет чистой». Услышав это, она заметно ускорилась и импульсно, из-под бровей, посматривала на меня, ожидая прекращения ледяного душа.

В моей голове созрел план: «Нужно найти похожую девушку, прилюдно сжечь её, а Беатрис тайно забрать к себе домой, написать родословную и жениться на ней. А если не найду такую? Напуганный до смерти народ забудет, а прокурор нет. Ладно, ему я оттяпаю один лакомый кусок земли за городом, коим владел мой отец. Не впервой. Не откажется».

Но, конечно же, я прекрасно понимал, что главной помехой в моем плане был отнюдь не прокурор, а мнение самой Беатрис, идущее вразрез с моими целями.

Я обустроил ей камеру, в которой в укромном уголке даже установил её зеркало, но позже нашёл его разбитым. Мягкие одеяла на деревянных нарах тоже не задерживались. Беатрис их скидывала в угол, предпочитая голые, снаряженные занозами доски.

Не обращая внимания на её выходки, я носил ей фрукты, угощения, сладости, мясо. Сначала она отказывалась от всего, но вскоре была вынуждена потреблять немного хлеба и пить воду.

Спустя месяц, договорившись с прокурором, я нашёл для содержания Беатрис всеми забытый заброшенный замок, где имелась подвальная камера. Я, безусловно, рисковал, делая такие вещи, но будучи вечно пьяненьким, не давал страху власть.

Теперь я чаще ездил к Беатрис, привозя свежий хлеб и чистую воду. Почти каждую встречу я предлагал ей стать моей женой, но от неё в ответ слышал лишь слова, восхваляющие Создателя и осуждающие наши пороки.

Вскоре я уже едва это выдерживал и как-то раз…

Этот день был особенным. Я, сидя на небольшой табуретке, осматривал очередной разгром. В этот раз она умудрилась порвать не только привезённое мною очередное одеяло, но и свою одежду, и теперь, обнаженная и явно уставшая, сидела на деревянных нарах, протыкая взглядом стену. Я был сильно расстроен и начал нагло мыслить вслух:

– Надо было сжечь тебя тогда. Знаешь, как много проблем я решил, сколько правил нарушил? Ты это хоть чуть-чуть понимаешь?

– Понимаю. Но ты сам позволил мне выжить. Теперь пытаешься влюбить меня в себя, только я не хочу земной любви. Все эти чувства земные ведут только вниз. Это всё иллюзии, ты думаешь, сейчас имеешь власть и мир твой? Ошибаешься. Это игра на чужом поле, – ответила она, продолжая смотреть спокойно в стену.

– Допустим, игра, и что же? Ты ждешь, что после достойной, как ты сказала, смерти тебя выпустят в свой мир, а пока надо от всего отказаться. Да? Для чего все блага мира созданы тогда? Наверное, чтобы мы ими не прельщались. Да? – рассуждал я.

– Наконец-то ты начал понимать, – тихо сказала Беатрис и посмотрела мне в глаза.

– И я могу попробовать понять тебя? – спросил я, замышляя недоброе.

– Попробуй, – отрешенно ответила она.

– Для начала я попробую понять твоё тело, тебе же всё равно на него? Ты не против еще чуть-чуть пострадать? – спросил я, встав с табуретки и медленно направившись к Беатрис.

Она молчала, а я, воспринимая это как согласие, стал постепенно приближаться к ней. Сознание помутилось и всё доброе, что было во мне, в этот момент отступило. Чем ближе я приближался к ней, тем сильнее она дрожала, а чем сильнее она дрожала, тем больше я хотел сделать это с ней. Я схватил её за длинные грязные волосы, потянул их на себя и, согнав с нар, уткнул головой в пол. Оставаясь в этом положении, она причитала что-то неразборчивое, как молитву, но физически никак не сопротивлялась тому, что я делал…