Егор Хаванов - Игра в реальность

Грех получился быстро. На полу, в пыли и грязи, лежала и плакала Беатрис.

Я был рад и, наверное, впервые в жизни почувствовал настоящую власть.

Сделав большой глоток вина из карманной фляжки и сев на нары перед Беатрис, я спросил её:

– Тебе понравилось? Мне показалось, что в некоторые моменты вместе с молитвами от тебя слышались и удовлетворенные стоны.

– Тело дает нам эти иллюзорные чувства удовольствия. Мы их рабы. А тебе не мешало бы покаяться, иначе застрянешь в этом мире очень надолго, – ответила она.

– Хватит бредить. У меня в этом мире тоже есть власть. Ты у меня в рабстве. Поспи лучше, я завтра ещё приду, – смеясь, сказал я, закрывая дверь на замок.

В эту ночь я размышлял о содеянном и принял твердое решение: продолжать в том же духе, ведь мне чертовски понравилось. Я даже не осознал, насколько сильно я изменился тогда.

Каждый день я стал приходить к ней и исполнять все, что хотел. Её кротость и смирение возбуждали меня так, как не возбуждала ни одна из сотен известных мне блудниц.

Так продолжалось половину года, пока я не стал замечать, что стал чаще хворать и, в целом, имел постоянное недомогание. И, как по звонку, после того, как я понял, что болею, состояние резко понеслось вниз. Спустя месяц я уже едва ходил, а усилившаяся в сотни раз отдышка не позволяла говорить без рывков и покашливаний. Я уже не захаживал к Беатрис, а всё чаще лежал дома то с жаром, то с поносом, то с рвотой или всем комплектом одновременно.

«Кажется, она была права, ко мне приходит кара», – начал задумываться я, продолжая угасать на глазах. У меня стал сначала гноиться, а потом и вовсе гнить нос. Что было еще страшнее, гноились и болели интимные места. Справлять нужду по-маленькому или по-тяжелому для меня было уже большой проблемой, но это случалось не часто, ибо львиная доля пищи и воды, принятой на обед, завтрак и ужин, оказывались в раковине или в ведре, стоящем наготове около моей источающей вонь кровати. Я блевал постоянно и уже просто физически не мог делать любимых вещей: есть и пить. При каждом рвотном позыве я осознавал, что вот-вот умру, но почему-то не умирал. Что касается моей пленницы Беатрис, два раза в неделю Дарл проведывал её, привозя ей воду и свежий хлеб.

Нельзя сказать, что я не думал о Беатрис. Я думал о ней постоянно, и в одной из тысячи мыслей в моей голове была даже такая сумасшедшая: «Беатрис – причина моей болезни. Может болезнь пройдёт, если отпущу её обратно в лес?» Удивительно, но от этой мысли мне мгновенно похорошело. Я смог полностью открыть глаза, из которых обильно полились слёзы и гной. Ко мне вернулись резкость зрения и обоняние, позволившие мне ужаснуться от того, что творилось вокруг. «Как же я довёл себя до такого?» – сказал я вслух, пробуя сойти с высокой кровати.

За окном благоухала весна, ароматы которой возвращали меня к жизни, как лекарства. Поняв причину улучшения моего состояния, я твёрдо решил, что сегодня же отпущу несчастную Беатрис, и позвал Дарла.

Оказавшись в её камере, я был потрясён до самых глубин моей прогнившей души. Тело Беатрис лежало в луже свежей крови.

«Пульса нет», – констатировал Дарл, проведя пальпацию артерий шеи.

Вены на её руках и ногах были разодраны чем-то не тупым, но и не острым. Скорее всего, это был угловатый камень. Все стены были исписаны кровавыми надписями: «ТЫ ПРОИГРАЛ».

В моём сердце защемило, и прежнее болезненное состояние медленно возвращалось, давая мне осознание, что я действительно проиграл в этой жизни.

Чуть позже в любимом углу камеры Беатрис, где она обычно молилась, я нашел нацарапанную на сыпучей кирпичной кладке запись: «Я ПРОИГРАЛА». Мои опухшие язвенные глаза наполнились горячими слезами. Мне было жаль себя, жаль Беатрис, жаль, что вышло всё вот так. В моей голове, еще способной мыслить, с грохотом проносились мысли: «Почему нельзя было по-хорошему? Почему надо было вот так? Вышла бы замуж за меня, горя не знала бы, и я, разве совершил бы я грех насилия? У-у-у, всё этот „Некто“ во снах дурочки. Творец, Создатель, всё он. Чувствую, что да. Есть он, но он тот еще фрукт, раз позволяет мне гнить заживо и раз позволил ей наложить на себя руки. Ну да, я насиловал её, но я и спас её от костра когда-то. Неужели на чаше весов перевесило зло?»

И вот я, некогда властный человек, лежу больной, гниющий заживо на земляном полу около тела красавицы Беатрис, и бормочу: «За что нам всё это? За что? Я любил её. Любил! И убил её. Я. Где же моя смерть? А? Идём же. Я здесь».

Я не хотел вставать и, кряхтя, умолял Дарла: «Друг, убей меня. Просто поставь свою ногу мне горло, надави посильнее, так ты… Так ты спасёшь меня».

Дарл не стал этого делать, но пообещал мне, что позаботится о скорейшем решении проблем, связанных с этим инцидентом.

Моя психика тогда окончательно пошатнулась, и я, не держась за эту проигранную жизнь, доверил Дарлу распоряжаться её остатками. Прикованный к постели, я каждый день молил о смерти, ведь хворь, словно живая, размножалась во мне, ела плоть и бесцеремонно гадила внутрь. Моё тело, ранее физически крепкого и стройного мужчины, стало по форме напоминать солитерного пескаря.

В какой-то момент я полностью впал в беспамятство и перестал узнавать даже самых близких мне людей, таких как Дарл.

Моё сознание плавно перенеслось из одной сгнивающей плоти в еще более ужасную и смердящую. Я даже не осознал этого…

В ПРОПАСТИ ДЛЯ РАЗУМА

Я в чём-то тёплом и мокром. Время не ощущается, оно как будто остановилось. Движение вокруг крайне слабое. Площадь поверхности моего тела находится в постоянном раздражении, в зависимости от интенсивности которого я автоматически то двигаюсь в неизвестном направлении, то замираю в оцепенении.

Для наглядного объяснения этого состояния представьте, что вас насильно поместили в холщовый мешок и бросили в помещение, на полу которого в некоторых местах разлит, к примеру, молочный коктейль. Спустя некоторое время голод заставит вас подползти к таким участкам и сквозь грязный мешок поглощать то, что сможет просочиться сквозь него. Еще вас одолевает дикая боязнь звуков, ведь их причина абсолютно не ясна.

В моменты потребления пищи страх, являющийся здесь базисным переживанием, притуплялся, что мотивировало мой организм постоянно двигаться в поисках пищи. Поедая всё без разбора, я бесконтрольно воспроизводил себя снова и снова. С увеличением количества моих мерзких полупрозрачных копий, боли становилось больше, потому что все они будто бы были частью меня. Я не мог это остановить и не мог погибнуть, ведь я то и дело переселялся то в одну, то в другую жизнеспособную особь моего богатого потомства.

Вдруг бурным потоком меня вдруг выбросило в новое место, где моя кожа тотчас начала вспениваться и гореть. От дикого жжения нашпигованное инстинктами тело стало тыкаться в углубления мягкой и бугристой поверхности в поисках безопасности…