Андрей Юревич - Методология и социология психологии

Увлечение психологов установлением корреляций общеизвестно. Именно они представляют собой главный продукт союза психологии с математикой, в котором психология традиционно видела залог своей «научности». А слова, сказанные Д. Картрайтом в 1970-е годы: «Может создаться впечатление, что психология вообще осталась бы не у дел, если бы не существовало метода анализа вариаций» (Cartright, 1979, р. 87), справедливы и по сей день. Психологическая наука может быть охарактеризована как «фабрика по производству корреляций», а типовое психологическое исследование, выполненное в соответствии с позитивистскими стандартами «научности», представляет собой вычисление корреляций между зависимыми и независимыми переменными, и именно на этих корреляциях базируются вытекающие из него обобщения.

Корреляции весьма эфемерны – в том смысле, что измерение корреляций между любыми двумя переменными в двух разных исследованиях, наверняка, даст несколько различающиеся результаты.

В результате, как пишет В. М. Аллахвердов, «психологи-эмпирики, к сожалению, весьма редко проверяют, насколько, например, корреляции, обнаруженные ими в одном исследовании, воспроизводимы в другом. Но, видимо, догадываются, что такая проверка, скорее всего, привела бы их к удручающим результатам» (Аллахвердов, 2003, с. 195). Однако, во-первых, собственно знанием, видимо, следует считать сам факт наличия корреляций, а не конкретные коэффициенты корреляции, которые уникальны в каждом конкретном случае их измерения. Во-вторых, это «скользящее», релятивное знание, сильно зависимое от контекста его установления. Но не более релятивное, чем большинство других видов знания в психологии и в прочих социогуманитарных науках.

Корреляции принято считать «сырым» или первичным психологическим знанием, его «полуфабрикатом», поскольку они должны быть осмыслены, обобщены, проинтерпретированы в терминах стоящих за ними причинных связей. Однако после построения на базе корреляций знаний более высокого уровня – интерпретаций, обобщений и т. д. – корреляции не утрачивают самостоятельного смысла, тоже оставаясь психологическим знанием. Нередко они становятся и «публичным» знанием, подвергаясь обсуждению, проверке и переинтерпретациям.

Несмотря на то что повсеместное вычисление корреляций превратилось в психологии в некий ритуал, основанный не только на культе математики, но и на давно устаревших позитивистских стандартах производства научного знания и соответствующем образе науки (Юревич, 2000), они продолжают играть очень важную роль. Установление корреляций, если оно осуществляется в достаточно продуманном смысловом контексте, содействует как приращению психологического знания, так и приданию ему более связного вида. В определенном смысле можно сказать, что корреляции «склеивают» различные фрагменты психологического знания, соединяя его если не в единое целое, то, по крайней мере, во внутренне согласованные локусы.

Теоретически можно предположить, что в результате накопления корреляций – с помощью установления корреляций «всего со всем» – можно построить и единую систему психологического знания, которая в таком случае была бы создана чисто эмпирическим путем. Однако подобный прогноз, скорее всего, вызовет лишь заслуженную иронию, а корреляции пригодны для того, чтобы «склеивать» знание в пределах его локальных систем, соотнесение и объединение которых требует принципиально иного подхода.

В отличие от вычисления корреляций, психологические описания представляют собой мало формализованный способ установления связей между психическими явлениями (и фиксации самих явлений). Их иногда рассматривают как наиболее простой вид психологического знания и продукт первого этапа психологического познания. Однако нередко эти описания являются, напротив, конечным, а не начальным продуктом комплексного психологического анализа, включающего применение специальных методов. Например, такие социально-психологические исследования, как исследование Дж. Хоманса (Homans, 1961), признанные в психологической науке «классическими», увенчиваются именно описаниями комплексных психологических ситуаций, и подобные описания уместно считать не начальным, а завершающим этапом исследовательского цикла. Таким, да и более простым описаниям трудно отказать и в статусе знания. Они всегда аналитичны, содержат элементы обобщений, акцентируют скрытие аспекты изучаемых явлений, вскрывают их механизмы, достаточно систематизированы и обладают другими атрибутами научного знания.

Сложнее обстоит дело с психологическими описаниями, авторами которых не являются профессиональными психологами. Так, широко распространено мнение о том, что наиболее удачные психологические описания принадлежат не психологам, а писателям. По мнению Ф. Хайдера, например, лучшие описания психологических ситуаций даны Л. Н. Толстым и Ф. М. Достоевским (Heider, 1958). Психологи гуманистической ориентации считают подобные описания полноправной частью научного психологического знания. По мнению же психологов позитивистской ориентации, эти описания – все-таки «что-то другое», хотя и, безусловно, полезное для научной психологии.

В целом же описания пронизывают в психологии, как, впрочем, и в любой другой науке, весь исследовательский цикл (симптоматично словосочетание «описание результатов исследования»), а не являются лишь его отправным пунктом, входят в состав всех прочих элементов психологического знания, представляют собой его составляющую, не элиминируемую никакими позитивистскими процедурами. Степень же формализации и языки психологических описаний производны от общих «идеологий» психологического исследования, от теоретических, методологических и прочих ориентаций психологов.

Исследовательский инструментарий научной психологии – методы психологического исследования – тоже можно включить в состав психологического знания. Хотя в позитивистских традициях принято считать, что методы любой науки представляют собой не само знание, а лишь средство его получения, вся постпозитивистская рефлексия науки убедительно демонстрирует, что это представление ошибочно.

Во-первых, любой метод представляет собой знание о том, как получать знание, т. е. одновременно и само знание, и средство его получения, и при этом содержит значительный пласт информации об условиях его получения – о том, при каких обстоятельствах проявляется тот или иной феномен, какие факторы влияют на его проявление, как можно нивелировать их влияние и т. п. Подобная информация сродни знанию контекста, но отличается от него более «активным» характером, представляя собой знание об условиях проявления того или иного феномена в контексте воздействия на него со стороны экспериментатора. Кроме того, абсолютно стандартизированных методов вообще не существует, любой из них представляет собой ноу-хау, предполагающее значительную долю неформализованного личного знания. Наиболее ярким примером и здесь может служить психоанализ, который в плане его воздействия на западное общество имеет много общего с религией, а в плане особенностей его применения больше напоминает искусство.