Виктор Кротов - В каждом светит лучик. В каждом живёт автор

Завернув за угол столовой, я столкнулся с длинным Костей. Вернее, не то чтобы случайно столкнулся. Кажется, он меня поджидал там. И сразу же пустился в рассуждения о литературе.

– Мне говорили, ты стихи сочиняешь. Прочти что-нибудь, – попросил я, уклоняясь от дискуссии.

Костя тут же согласился и задекламировал, почти нараспев:

Я слушал, сколько мог, но скоро полёт окорочков меня утомил. Хотя, конечно, в нём был свой иронически-сюрреалистический шарм.

– Слушай, Костя, – сказал я со всей мягкостью, на какую был способен. – Это всё просто замечательно. Спасибо. Ты очень талантливый. Только, прости, мне нужно идти…

Костя замолк, отшатнулся и воздел худые длинные руки вверх.

– Ну вот! – выкрикнул он тонко и тоскливо. – Естественно! Кому я нужен со своими стихами? Никому!

И он улетел – как сухой лист по ветру.

А я странствовал по этой удивительной чаще. Из сохранившихся лозунгов и плакатов советской эпохи было понятно, что в прежние времена этот пионерский лагерь принадлежал какому-то космическому ведомству, поэтому построен был добротно, с щедростью богатого дядюшки. Но те времена прошли: это было написано на каждой облупившейся стенке и на огорчённом лице маленького Ленина, стоящего перед клубом и с трудом выглядывающего из разросшихся вокруг кустов. Видно было, что «Солнечному миру» (так называлось теперешнее население лагеря) решительно не по карману вернуть этому месту космическое великолепие, но всё здесь использовалось на полную катушку. Тут и там мне попадались всё новые и новые мастерские. Мимо керамической я пройти не смог и через несколько минут уже сидел за длинным столом, разминая в ладонях кусок глины.

Девочка лет четырёх старательно лепила мокрые комочки. Она раскладывала их перед собой, с умилением повторяя: «Ягушечки, ягушечки…» Мальчик постарше, спокойный и молчаливый, сооружал глиняный дом. Рядом сидела мама. Она то с восхищением вглядывалась в постройку, время от времени призывая остальных полюбоваться шедевром, то с ужасом пыталась остановить сына, который то и дело начинал коренную перестройку сооружения. Что-то лепила женщина лет сорока, которой, как я понял из её реплик, удалось на часок оставить ребёнка на чьё-то попечение. Мастерской руководила молоденькая Оля, чей сынишка время от времени врывался в мастерскую с приятелем; после короткой беготни оба снова вылетали на улицу. Она искренне сочувствовала творческим удачам и неудачам всех присутствующих, и мне было приятно чувствовать своё полнейшее творческое равноправие с четырёхлетней мастерицей лягушечек.

Впрочем, когда выяснилось, что я делаю свистульку, равноправие, к сожалению, нарушилось. Оля и вырвавшаяся на свободу мама внимательно следили за моими движениями, чтобы научиться наделять глину голосом. Мне удалось не ударить в грязь лицом, и мой китёнок запел – сначала сипло, потом баском. Десять минут спустя стали раздаваться первые звуки и с двух других рабочих мест. Я помог пригладить стенки у дувков и придать нужный наклон язычкам-рассекателям, поставил китёнка сохнуть в толпе других керамических фантазий и отправился дальше, немного гордясь собой.

Отправился вовремя. Неподалёку, на круглой танцевальной площадке, пели и плясали. Нет, скорее играли. Подойдя ближе и прислушавшись, я различил слова, знакомые с какого-то давнишнего детства:

Бояре, а мы к вам пришли.

Молодые, а мы к вам пришли…

Компания здесь собралась пёстрая. Играли все: и дети разных возрастов, и родители, и педагоги, и два свободных коновода. Один мальчик сидел в инвалидной коляске, нескольких детей поддерживали те, кто был рядом, а девочку лет пятнадцати с вывернутыми руками и ногами крепко держали с двух сторон. Но никто, казалось, не замечал этих технических подробностей – слишком уж всем было весело. И лица тех, кто помогал стоять и ходить другим, светились от радости, что их подопечные играют со всеми, играют КАК ВСЕ!..

Началась новая игра. Теперь пели, повторяя по несколько раз:

Чем больше пели, тем больше удовольствия это всем доставляло. Под пение происходили какие-то замысловатые переходы по двое и по трое в общий круг и из круга, одни выбирали других, но за смыслом игры я уследить не мог. Мне было вполне достаточно совсем другого смысла: всеобщей радости, контакта всех со всеми. Кстати, кому бы я мог спеть такую песенку?..

За ужином я сидел один: писатель с дочкой поели раньше. Столовую наполнял запах свежевыпеченных плюшек. Плюшки повариха выдавала только их авторам, а те торжественно угощали, кого хотели. Пока я ходил к раздаточному окошку за чаем, кто-то положил плюшку и мне. Кто? Это осталось тайной.

Так… Что у меня там было назначено после ужина?.. Ах, да! Ксюша пасёт Тимошу.

Лошадей пасли между столовой и конюшней, на зелёном, но уже почти выеденном лужке. Тимур был тёмно-коричневым с чёрным хвостом и чёрной гривой. Ага, это и есть гнедой!.. Украшение с разноцветными кисточками, сплетённое Ксюшей, ему очень подходило.

– А что – хороший вид отдыха: пасти лошадь? – спросил я.

– Отдыха? – изумилась Ксюша.

И тут же начала проводить со мной просветительную беседу, из которой я узнал, что Тимуру нельзя давать долго оглядываться по сторонам, а то ему начинают приходить в голову шальные мысли, что нужно следить, чтобы он не наступил на корду (так, видимо, назывался длинный ремень, конец которого держала Ксюша), что нужно давать ему свободно переходить с места на место в поисках травы, но при этом не пускать его туда, куда лошадей пускать не велено, что он может пастись рядом с Гребешком, но ни в коем случае не рядом с Сюзанной… И много ещё я узнал всяких полезных сведений, которые постепенно привели меня к пониманию того, что пасти лошадь – не отдых, а очень даже серьёзная работа (которая мне пока явно не по плечу), но Ксюше она доставляет огромное удовольствие.

Через некоторое время Тимур отправился в поисках зелёного корма поближе к Гребешку, и Ксюша последовала за Тимуром, стараясь идти впереди него (я уже был образован и знал, что это одно из важных правил). Я присел на одно из лежавших неподалёку брёвен и поглядел в сторону танцплощадки. Там был совсем другой набор участников и ведущих. Но доносились те же песни. Опять приходили бояре, опять кто-то уговаривал подружку не беспокоиться. И царил тот же блаженный восторг, который так пленил меня перед ужином.

– Нет, но вот что они делают? – степенный человек, присевший рядом со мной, не рассчитывал на ответ, поэтому я промолчал. – Прямо всех вместе они собирают! Разве так надо? По возрасту надо группы образовывать, ну и по диагнозу. Разве можно всех в одну кучу сваливать? И дети, и взрослые. Вот у меня парень на конюшне работает. Больной, но очень старательный. Такой серьёзный стал, ведь при деле, а придёт в эту фольклорную группу – и будто снова ребёнком становится. Хохочет там, пляшет под всякие глупые песенки. Ведь он же так всё потеряет, что приобрёл. Человек должен по ступеням взрослости идти – вперёд, а не назад… И поселили всех тут вперемежку. И в столовой сидят, как попало. И воспитатели какие-то несолидные. Иногда и не поймёшь даже, кто кого тут воспитывает…