Дмитрий Леонтьев - Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности

Таким образом, одновременно с противопоставлением значения и смысла по параметру «общее – индивидуальное» снимается и противопоставление их по второму параметру «объективное – субъективное». Объективность значения оказывается относительной. Значение более объективно, чем смысл, лишь в силу того, что в нем аккумулирован опыт не индивидуальной деятельности, а деятельности колиективной, опыта многих людей. Значение, как и смысл, – это тоже «след деятельности», на этот раз коллективной, что, однако, не гарантирует полной объективности; корректнее было бы говорить в этом случае о квазиобъективности значения. Так, совокупный многовековой опыт человечества был отражен в представлении о Солнце как о светиле, вращающемся вокруг Земли, пока гений Коперника не открыл человечеству новые пути познания этого явления, позволившие удостовериться в том, что, наоборот, Земля вращается вокруг Солнца. Динамичность научного знания является наилучшим примером детерминированности значений совокупным опытом человечества, постоянных изменений значений под влиянием приращения коллективного опыта. Характерно, что в работах последних лет значение все чаще рассматривается не как нечто объективное, а как отношение, субъектом которого выступает все общество, как «общественное отношение к действительности» ( Гусев, Тульчинский, 1985, с. 61), как «коллективное обобщение опыта носителей языка» ( Зимняя, 1985, с. 77; см. также Рамишвили, 1982, с. 107). Это отношение производно от деятельности, практики, образа жизни социальной общности и поэтому понять значение каких-то вещей в некотором социуме невозможно без знания образа жизни этого социума. Последний момент представляет собой один из излюбленных сюжетов научной фантастики. Из множества рассказов и повестей на эту тему сошлемся лишь на классическое приключение Ийона Тихого, безуспешно пытавшегося выяснить, что такое сепульки, определенные в энциклопедии как играющий значительную роль элемент цивилизации ардритов с планеты Интеропия (Лем, 1965). Задача оказалась неразрешимой по причине невозможности понять образ жизни ардритов.

Развиваемые в данном разделе положения об относительности различения смысла и значения и о системной квазиобъективной природе последнего находят убедительное подтверждение в экспериментах Д.И.Рамишвили (1982) и Т.Г.Заридзе (1982), результаты которых позволяют авторам утверждать, что значение предмета определяется его ролью в социальной практике конкретного коллектива. «На вопрос “Трава ли фиалка?” все без исключения отвечают: нет, фиалка не трава, фиалка – цветок. Но клевер для них трава, хотя он тоже имеет цветок. Эмоциональное переживание фиалки как цветка не позволяет им подвести фиалку под понятие травы, включить ее в группу “трава”. Ведь трава – это то, что применяется в виде зеленой массы… И поэтому ее применению противоречит применение фиалки как индивидуального растения» (Рамишвили, 1982, с. 99—100). Результаты этих и других экспериментов не только наглядно демонстрируют квазиобъективный характер связей, отражающихся в значении, но и приводят авторов к выводу о генетической первичности эмоционального отражения по отношению к восприятию предметов в их значении. Этот вывод представляется нам важным, несмотря на некорректность его формулировки, выражающуюся в имплицитном противопоставлении эмоции и значения – разнопорядковых явлений, которые могут вполне уживаться вместе в таких языковых структурах как коннотативное или экспрессивно окрашенное значение (см. Телия, 1986). Однако в контексте изложенных в данном параграфе положений результаты этих экспериментов свидетельствуют о том, что отражение объектов и явлений действительности под углом зрения их роли и места в жизнедеятельности субъекта (иными словами, их смысла) первично по отношению к отражению квазиобъективных свойств тех же объектов и явлений (их значений).

Завершая наш анализ проблемы соотношения значения и смысла, резюмируем основное содержание изложенного выше. Критический анализ позволил нам утверждать, что значение и смысл в психологии не могут быть противопоставлены в виде бинарной оппозиции, более того, между ними нельзя провести априорной границы. Языковое значение слова или текста предстает как системное качество его смысла, причем определить границы значения можно лишь применительно к конкретной ситуации общения и понимания, которая и конституирует значение как психологическую реальность. Вне этой ситуации значения просто не существует. По той же причине языковое значение не может, строго говоря, рассматриваться и как образующая сознания (Леонтьев А.Н., 1977), хотя этот вывод было бы опрометчиво распространять на другие виды значений, в частности на предметные. Вместе с тем значение выступает как инструмент диалога сознаний, как то, что не принадлежит самому сознанию, но способно перебросить мост между двумя разными сознаниями и обеспечить (в пределах, определяемых общностью контекстов групповой принадлежности собеседников) их взаимопонимание.

Осталось ответить на принципиальный вопрос: только ли через посредство значений возможно взаимопонимание? Ответ зависит от трактовки понимания: если отождествлять его с однозначным декодированием кодифированного сообщения, то, по всей видимости, ответ будет положительным. Однако трактовать понимание можно не в узко-информационном, а в деятельностном ключе. Так, А.А.Леонтьев (1997, с. 157) указывает, что понимание текста на смысловых уровнях – это ориентировка, которая обслуживает деятельность, выходящую за пределы взаимодействия с текстом; так, например, получив письмо и поняв его, я могу предпринять действия, не связанные с текстом письма. Можно развить эту мысль далее: понимание можно считать адекватным, если из него сделаны правильные в прагматическом отношении выводы. Так, читая инструкцию к техническому устройству на полузнакомом иностранном языке, я понимаю ее (в смысле декодирования) лишь частично; прагматическое же понимание зависит от того, достаточно ли этого частичного понимания для правильного выполнения необходимых действий, чтобы устройство заработало. Невербально общаясь с другим человеком, я могу совсем не понимать его, могу «читать его, словно книгу», а могу ориентироваться на общий размытый смысловой образ его намерений, но при этом строить свое поведение по отношению к нему в целом достаточно адекватно, то есть так, что нам удается достичь эмоционально позитивного и обоюдно удовлетворительного контакта. Таким образом, если исходить из второй трактовки понимания, оно может быть достаточно успешным и при заведомо неполной передаче смысла через значения и даже вовсе без них. М.И.Кнебель и А.Р.Лурия (1971) обращают внимание на «внеязыковые коды», которые служат преимущественно для передачи смыслов, подобно тому, как лексические и синтаксические коды служат для передачи значений. Е.И.Фейгенберг и А.Г.Асмолов (1989), напротив, считают неадекватным само понятие о коде, словаре, дискретном алфавите невербальной коммуникации. «Сложности, возникающие при воплощении симультанных динамических смысловых систем личности в дискретных равнодушных значениях, выразительно описанные Выготским, все особенности природы мотивационно-смысловых образований личности предрешают неудачу поиска дискретных формализованных “словарей” жестов и телодвижений» ( Фейгенберг, Асмолов, 1989, с. 65).