Скотт Стоссел - Век тревожности. Страхи, надежды, неврозы и поиски душевного покоя

Волнообразный тоннель весом 2,5 т под названием «Куколка», символизировавший подкрепляемый милтауном переход к «нирване человеческой души», как назвал ее художник, располагался в выставочном зале ежегодного съезда Американской медицинской ассоциации 1958 г. Более авангардной декорации не имел, пожалуй, ни один медицинский съезд.

Фрейд Зигмунд. По ту сторону принципа удовольствия. – М.: Прогресс, 1992.

У фенотиазина, исходного препарата для хлорпромазина, синтезированного в 1880‑х гг. как синий краситель, за последующие десятилетия обнаружился неожиданно широкий спектр медицинских свойств: он мог служить антисептиком (уменьшая риск инфекции), антигельминтным средством (глистогонным), лекарством от малярии и антигистаминным препаратом (предупреждающим аллергическую реакцию). В 1935 г., воспользовавшись способностью фенотиазина уничтожать насекомых, Dupont начала продавать его фермерам как инсектицид.

Эти препараты произвели революцию в психиатрии. До 1955 г. и острые психические заболевания, и умеренные неврозы лечились преимущественно психоанализом или схожими методами: выздоровления предполагалось достигать посредством раскапывания психологических проблем и детских психотравм в ходе психологических бесед. «Воспользоваться медикаментами психиатру и в страшном сне не приснилось бы, – скажет впоследствии Хайнц Леманн о царившей до 1950‑х гг. картине. – Применяли шок или различные методы психотерапии» (Valenstein, Blaming the Brain, 27).

Бронте Ш. Джейн Эйр. – М.: Правда, 1988.

В том же году, в одну непрекрасную пятницу, меня впервые коснулась клиническая депрессия. Я уже чувствовал привычное облегчение при мысли о грядущих выходных, но тут меня осенило: «В воскресенье вечером все начнется по новой» – и я оцепенел от бесконечности этой пытки, от ощущения, что воскресные вечера и утра понедельников будут повторяться снова и снова, и только смерть положит им конец, а значит, никакого света в конце тоннеля, никакой надежды на избавление от страха перед предстоящими напастями.

Наглядное свидетельство остроты моей фобии: даже сегодня, 30 лет спустя, я все еще помню тот разговор почти дословно.

Имипрамин сильнее любого другого медикамента повлиял на наше сегодняшнее представление о панической тревожности. (Подробнее об этом в следующей главе.)

В довершение всего мой фобический страх рвоты как раз в это время породил дополнительную боязнь поперхнуться: мне стало трудно глотать. (Трудности при глотании известны как симптом тревожности по крайней мере с конца XIX в. и официально называются дисфагией.) Я стал бояться есть. Мое тощее подростковое тело, с каждым днем все больше худея от нервного напряжения, превратилось в скелет. Я перестал обедать в школе. Чем труднее мне было глотать, тем больше меня это пугало и тем сильнее обострялась боязнь. Вскоре мне стало трудно глотать даже слюну. Я сидел на уроке истории с полным ртом слюны и боялся, что сейчас меня вызовут – и я либо подавлюсь, либо залью слюной парту (либо и то и другое). Я стал носить с собой скомканные бумажные платки и потихоньку сливать слюну в них, чтобы не глотать. К обеденной перемене у меня накапливались полные карманы мокрых платков, которые протекали на штаны, и те воняли слюной. За день платки расползались в клочья и к вечеру лезли у меня из карманов.

Удивительно, правда, что за все средние и старшие классы у меня было всего одно свидание?

Перепробовав множество альтернатив, включая электрошоковую терапию, писатель Дэвид Фостер Уоллес счел самым действенным средством от тревожности и депрессии нардил. Возможно, именно отмена нардила после очевидного проявления побочного эффекта от сочетания с тирамином спровоцировала вхождение Уоллеса в штопор, закончившийся в 2008 г. самоубийством. (См., напр.: D. T. Max, «The Unfinished,» The New Yorker, March 9, 2009.)

Леви утверждал, что идея эксперимента, состоявшего в искусственном учащении и замедлении сердцебиения у лягушек, пришла к нему во сне под пасхальное воскресенье 1923 г. Загоревшись, он записал идею ночью на первом попавшемся клочке бумаги, но когда встал поутру, обнаружил, что не помнит сон и не может разобрать свои ночные каракули. К счастью, на следующую ночь эксперимент приснился ему снова. На этот раз он все запомнил, проделал в соответствии с замыслом и впервые в истории продемонстрировал химический принцип передачи нервных импульсов, за что и был впоследствии награжден Нобелевской премией.

Отто Леви и остальные убедительно доказали присутствие таких нейромедиаторов, как норэпинефрин, в кровотоке, однако никому до тех пор не удавалось изолировать их в мозге.

Краткая история начала исследований серотонина. В 1933 г. итальянский ученый Витторио Эрспамер изолировал в желудке химическое соединение, которое назвал энтерамином (от греческого entera , «кишечник, внутренности»), поскольку именно он, судя по всему, обеспечивал сокращение кишечника при пищеварении. В 1947 г. два американских физиолога, изучавшие в Кливлендской клинике гипертонию, обнаружили энтерамин в тромбоцитах. Заметив, что энтерамин вызывает сокращение кровеносных сосудов, они переименовали его в серотонин (от латинского serum , «кровь», и греческого tonikos , «бодрость», «мышечный тонус»). В 1953 г., впервые обнаружив признаки присутствия серотонина в мозге, исследователи все еще полагали, что это принесенный из желудка осадок кровотока. И лишь в последующие годы стала очевидной нейромедиаторная функция серотонина.

Пер. М. Лозинского.

Имипрамин мог так и не добраться до аптечных полок – и история биологической психиатрии развивалась бы совсем иначе, – если бы не очередная случайность (Healy, Antidepressant Era, 52, 58; Barondes, Better Than Prozac, 31–32; Shorter, Before Prozac, 61). Доклад Куна на Международном психиатрическом конгрессе был встречен, по его словам, «крайне скептически» из-за «почти всеобщего отрицательного отношения к медикаментозному лечению депрессии на тот момент». Интерес психиатров к медикаментам был настолько низким, что на доклад Куна в Цюрихе собралось лишь 12 слушателей. (Его доклад называют теперь фармакологической Геттисбергской речью – не замеченной в свое время, но вошедшей в историю впоследствии.) На Geigy доклад тоже не произвел впечатления. Компания разделяла общий для психиатрии скепсис насчет лечения эмоциональных расстройств медикаментами и выводить имипрамин на рынок не намеревалась. Однако на конференции в Риме случай свел Куна с Робертом Берингером, влиятельным акционером Geigy, и, когда тот упомянул страдающего глубокой меланхолией женевского родственника, Кун вручил ему пузырек имипрамина. Через несколько дней приема родственник Берингера выздоровел. «Кун прав, – заявил Берингер руководству компании. – Имипрамин действительно помогает от депрессии». Руководство сдалось и вывело медикамент на рынок.