Марина Москвина - Учись видеть. Уроки творческих взлетов

Даже не помню, как и когда оборвалась эта наша семейная традиция. Она просто тихо исчезла вместе с очередями и газетой «Советская Россия».

И теперь, когда случайно встречаю на антресолях дедушкины валенки, я немного жалею о том, что сейчас повсюду в любое время года лежат на прилавках зрелые ярко-красные помидоры и спелые желтые бананы.

Итак, вам уже известно, что я храню коллекцию редкостных предметов нашей Земли. И вы пополняете ее, к моей радости. Вот Юля Говорова из Михайловского привезла мне кусочек упавшего от старости дуба, который помнит Пушкина… Потом подарила мне браслет из маленьких твердых коричневых горошин – плодов с дерева Бодхи, под которым просветлился Будда! И своими собственными руками из красной глины вылепила и обожгла в печи настоящую чайную чашку с узором, залитым глазурью. А к этой рукотворной чашке присовокупила сушеный лист смородины, черемуху и чабрец.

Еще она сделала для меня кресло – из толстых березовых веток, еловой доски, березовой коры. В разобранном виде оно привезено из Михайловского. И у меня на кухне с огромнейшим трудом Юля воссоздала его в поте лица своего. Все в обморок падают, когда ко мне приходят и видят это кресло. Такой у него уникальный, бесшабашный и в то же самое время антикварный вид.

Вика Шелякова из Африки привезла каменную «розу ветров» – песчаные ветры пустыни Сахары, застывшие в камне! Все это умопомрачительные вещи.

Но я вас уверяю, в каждой соринке заключена Вселенная. Обнаружение Вселенной в первой попавшейся пылинке заложено в нашем внимательном взгляде. Как сказал поэт Булат Окуджава:

Чтобы увидеть это и понять, не надо далеко ходить. Смотрите, я кладу на ладонь обычный кусок сахара – кубик белого рафинада. Все пристально глядят, минуту, две, не надо торопиться. Молча смотрим, сосредоточенно, какой он совершенной формы, какой он белый, полированные грани, но весь из крошечных крупинок, и каждая – вы видите, что делается? – начинает тихонько сиять. Сияние сахарного кубика становится сильнее, ярче… Как он старается не подкачать, неся в эту минуту перед нами ответственность за безграничную Вселенную!

Я кладу кусок сахара обратно в коробку и почтительно благодарю его и вас – тех особенно, кто силится понять, о каких непостижимо волшебных вещах я, собственно говоря, веду речь.

Был такой французский поэт, режиссер, художник Жан Кокто. Мэтр, знаменитость, к нему валом валили творцы из самых разных областей искусства – чтобы Жан Кокто хотя б одним глазком взглянул на труд их жизни. И я запомнила его фразу, ставшую крылатой:

– Удиви меня!

Так я вас неслышно прошу: удивите меня. Попробуйте сами теперь открыть для себя искомую Вселенную – в предмете, цветке или человеке. Вот глиняный старик-туркмен. Поставь его перед собой на стол, Ромик, услышь его песню, поведай его судьбу. Роман Пьяных берет из рук моих фигурку старика, склоняется над чистым листом бумаги и пишет:

Гудит и бешено дует в степи ветер. Гул стоит, как в аэродинамической трубе. Воздух прозрачный и звенит. Маленькие смерчи из пыли и пожухлой соломы валят с ног стоящие на земле столбики. Суслики ослабели. Жара, засуха, голод. Точно шары в кегельбане, носятся перекати-поле. Они с шорохом разбиваются о каменные изваяния половецких баб. Солнце неистово вонзает свои лучи в землю, появляются трещины, сквозь которые видно изнанку планеты.

Щелк-щелк. Как будто миллионы цикад орут в ночной тишине. Щелк-щелк. Вздрагивая от щелчков кнута акына, овцы, словно слепые младенцы, мечутся из стороны в сторону. Бьются головами бараны, искры из глаз сыплются. Бестолочи. Хорошо, что пастух, старик в тюрбане и в штанах, в которые, кажется, напихал все свои пожитки, знает, как организовать дело.

– Давай, родные! – щелкает кнутом старик.

Совсем недавно он был таким же молодым и бестолковым, как его овцы. Бился головой об жизнь, чтобы наконец-то стать человеком. Вырастил сына, дерево, дом поставил, овцы сыты, все довольны. Красота!

Глазами натыкается на глыбу половецкой бабы. Подходит. Гладит шершавую каменную кожу. Кожа жесткая, но теплая, словно под ней течет горячая степная кровь. Вот-вот сдвинется с места и с оглушительным воем понесется по степи.

Акын боится посмотреть изваянию в глаза, знает, что увидит он в них.

– Кем ты стал, старик! Потомок славного Чингисхана пасет бестолковых овец на земле предков. А ведь ты мог быть царем живущих…

Эти слова трещат у него в голове, звенят, как металлофон. Старичок горестно опускается на землю, задумчиво склоняет голову.

– Слушай, бери, а? Дешево дам! – орет торговец на рынке. На его прилавке стоят разные глиняные поделки, большие и маленькие. Вот верблюд, длинноногий и губастый, вот горшок – наливай, что хочешь. Вот и старичок, маленький и глиняный.

…Где сейчас его бестолковые овцы?

Сколько воздуха в этой вещи, зноя, ветра, азиатского простора! Как по мановению руки Ромика, оживает мой глиняный старик. Какие свежие фразы. Ритм. Интонация. Солнечная энергия. И этот неожиданный поворот в конце. С недетскою отвагой Ромик проходит сквозь каменную кожу половецких изваяний. Сквозь живую судьбу человека на Земле. И наконец, сквозь глиняную форму – снова к жизни: «Где сейчас его бестолковые овцы?» Не говоря о нежной звукописи ремарки: «суслики ослабели»… Так и хочется воскликнуть по поводу Ромика Пьяных то же самое, что воскликнул по поводу себя самого Александр Сергеевич Пушкин, когда у него что-то славно написалось: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»

Эту фотографию сделал музыкант из Челябинска Лев Гутовский, основатель Нового художественного ансамбля – НХА. Он большой любитель посмотреть на мир странным взглядом, искажающим действительность, соединить вместе страшное и смешное. Своего коллегу Никиту Гутовский снял через большую линзу.

Давай, Ленка Степанова, читай свой эпохальный рассказ под названием «Соска», играй свою песенку. Название «Соска», признаться, смущает мой музыкальный слух. Мне оно кажется недостаточно благозвучным. Но ты уперлась, и ни в какую. Ладно, что я – диктатор какой-нибудь? Хозяин – барин! Итак:

Милый сердцу деревенский бабушкин дом стоит сейчас заброшенный и заколоченный в лесостепных пензенских землях. Несколько поколений моих предков жили на этом месте, и когда просыпается моя родовая память, она зовет меня туда. Стала бы отшельницей, пришла бы в эту деревню и жила бы там. Местные жители удивлялись бы моему выбору, моему одиночеству и моим огородным культурам.