Марина Москвина - Учись видеть. Уроки творческих взлетов

Топинамбур, например…

Бабушка рассказывала, как я бросила пустышку.

Неизвестно, что можно назвать прогулкой при постоянном присутствии зелени и солнца вокруг – мокрой зелени и грязной сияющей тропинки, по которой я через калитку выползала во двор к бревнам у соседского забора. Пустышка провалилась в щель между бревнами. Я плакала. Бабушка шептала мне на ухо, что соску забрал «страшный инякуй».

Я и сейчас помню, как поняла, что это то самое неизвестное, которое зашуршало и исчезло под бревнами серым подвижным ростком, наблюдаемое, но не ухваченное. Тогда стало страшно. Страшно и сейчас. Гадюка – русская ядовитая змея. Дядя Гриша принес ее потом мертвую, на палке:

– Надо бревна разобрать, – сказал он, – лавочку поставить, а то сезон – могла змеенышей вывести.

Однако бревна не разобрали в силу неторопливости деревенской жизни, и змей никаких больше не водилось, кроме безобидных ужей.

Я отдала свою пустышку «инякую», потому что ему она была нужнее.

…И до сих пор хочу туда вернуться. Может быть, за своей соской?.. Только нет времени, нет денег – и все это меня гложет. Правда, с каждым годом все меньше. О, доктор Время, время – Врач! Но вдруг однажды представила, что в кедах с рюкзаком подхожу к этому дому, смотрю на него, и в следующий миг – горит наш дом всеохватно синим пламенем. А я сижу на рюкзаке и смотрю на огонь, и он отражается у меня в глазах, как в зрачке у лошади.

Я беру рюкзак и иду дальше.

Куда-нибудь, где продолжается моя жизнь.

Предмет – мистическая вещь.

Вот я все время вспоминаю Коваля. Скучаю по нему. Даже не верю, что его больше нет на свете. И вспоминаю, как он однажды показал мне монокулярчик – ну, это вроде одноглазого бинокля. Ему его подарили на день рождения. Красненький такой, изогнутой формы, на кожаном ремешке. В одну сторону повернешь – всё вверх ногами. В другую – нормально. И в то же самое время – ненормально! Особый вид открывается, непривычный.

О! Орион! Взглянуть на Вас в монокулярчик Коваля – вот было бы дело! (Созвездие Орион считал он страшно важным в своей жизни.) Вообще на мир бы взглянуть в тот красненький монокулярчик и все увидеть – глазами мастера.

– Не завидуй, – сказал Коваль, – когда тебе исполнится пятьдесят лет, я тебе такой же подарю.

Я говорю:

– Пишите расписку!

– Давай! – он ответил.

Но то ли ручки не нашлось, то ли бумаги, а жаль. Я иногда думаю: вдруг он написал бы такую расписку, да и пожил еще немного?..

Лишь две записки я храню, написанные его рукой. Мы с ним случайно встретились на юбилее «Союзмультфильма» и весь этот вечер просидели рядом, в соседних креслах. Вот это была удача. Когда выходили на перерыв, он вырвал из блокнота два листочка и на одном написал: «ЮРА», а на другом «МАРИНА». Два наших имени оставил он на спинках кресел, потом покурил в фойе и ушел с какой-то девушкой. А я вернулась, взяла эти записки и храню второй десяток лет. Зачем? Может быть, когда я кладу их рядом и читаю:

«МАРИНА», «ЮРА»,

то верю, что он ушел не насовсем, просто проводит девушку и вернется.

Произошел фантастический случай: мне предложили поехать в командировку в Испанию.

– С маленькой группой журналистов вы будете путешествовать по старинным замкам Сеговии, Авилы и Саламанки, жить в этих замках, пробовать испанские блюда и вина, посещать могилы королей, а потом напишете о своих впечатлениях.

Я даже ахнуть не успела, рассыпаться в благодарностях, как мой редактор строго сказал:

– Но не полагайтесь только на свои впечатления. У вас в руках постоянно должен быть блокнот, куда вы будете скрупулезно заносить названия замков, имена погребенных королей, какие национальные блюда вас больше поразили – хвосты быков или куропатка в шоколаде… А также цены за гостиницы, проезд и питание. А живописность, юмор, увлекательный сюжет – само собой! – сказал он добродушно. И добавил:

– Сейчас в Мадриде золотая осень…

И все это было сказано мне, важной писательнице и журналистке, которая собаку съела в нашем деле, а не куропатку в шоколаде, а сейчас сидит и пишет вам наставления и поучения.

О чем это говорит? О крайней важности того, что потребовал от меня редактор. Блокнот, записная книжка, дневник – то, с чего начинается наша писательская жизнь. А журналистская – тем более!

Ты едешь в командировку, а твой читатель, слушатель или зритель остался дома. Теперь ты – его глаза, уши, нюх. Ты должен донести до него атмосферу и аромат золотой осени в Мадриде. Оживить в его воображении самой тебе пока неведомые события испанской древности, судьбы растаявших в северных снежных горах королей. Тебе придется вытворить такое, чтоб твой читатель не только ничего не потерял, сидя дома, услышав твой рассказ, но и по возможности даже приобрел.

Пока я не знаю, что получится из этой поездки. Я трепещу, дрожу от страха и неуверенности – удастся ли мне прихватить столь незнакомую натуру. Вдруг я начну скользить поверхностным и туристическим взглядом по неописуемым испанским красотам. Имею ли я право произнести хоть слово об этой земле, не пережив там любовь, кровавую разлуку, смертельную опасность?

Спокойно, говорю себе, Мухтар, спокойно, везде одно и то же небо, одна земля, одна вода и камни. А все различия «возьмем на карандаш».

Естественно, когда ты очутился в острой, незнакомой, непредсказуемой для тебя обстановке, ты, ручка и блокнот становитесь единым организмом.

Однажды в городе Жуковском я познакомилась со старейшим русским воздухоплавателем Иваном Шагиным, на чьем счету было множество серьезных полетов, в том числе длительных, ночных, зимних… Сорок лет он летал в небе на аэростатах. Я сказала «летал». Но он поправил меня «ходил». Я записала это в блокнот: «ходить в небе на аэростате».

Сделала выписку из особого документа Шагина, что он может «производить полеты на аэростатах до высоты десяти тысяч метров при любой погоде, исключая грозу».

Чувствуете, какие пошли слова, каким повеяло стилем? Всем этим надо осторожно и аккуратно проникаться.

Шагин разрешил мне отправиться с ним в полет.

– Вам надо «понюхать воздуха», – он мне сказал.

И я записываю: «понюхать воздуха».

Приехала в город Рыльск, на полуострове не вижу никакого шара. Дальше запись в блокноте: «Только на брезенте, будто серебряная шкура огромного доисторического животного, расстелена оболочка».

Уже накоплены кое-какие сведения о корзине: «Неподалеку от оболочки желтая с красной полосой корзина, или гондола, сплетенная из упругого ивового прута. Корзину еще делают из камыша, но ива лучше. Каким бы ни вышло приземление, ивовая корзина смягчит, погасит удар о землю».