Владимир Исаков - Кто и как развалил СССР. Хроника крупнейшей геополитической катастрофы ХХ века

Началось уточнение деталей компромисса. Ельцин предложил в решении Госсовета упомянуть об «одобренном в принципе» тексте договора, доводку которого можно поручить делегациям отдельных республик.

Шушкевич решил подпустить демократическую нотку:

– Мы ведь не совет диктаторов.

На что немедленно получил колкую реплику Горбачева:

– Вдевятером диктаторами не бывают.

Ельцин вытащил аргумент из «стратегического резерва»: парафировать текст без Украины неразумно:

– Мы их подтолкнем на решения, которые окончательно развалят Союз.

Горбачев был готов к «украинской теме». Его тезис – если не хотим поощрять сепаратистов, надо прежде всего самим занять четкую позицию. Кроме того, в ситуации с Украиной нет ничего нового. И на предыдущем заседании Госсовета было известно, что 1 декабря там будет референдум. И вновь, как заклинание, повторил:

– Если не одумаетесь, будет беда.

Сам он, по его словам, не намерен был связывать себя с дальнейшим хаосом.

Шушкевич продолжал умиротворять президента, утверждая, что буквально через 10 дней парафированный им текст, к которому нет «категорических поправок», будет ратифицирован Белоруссией: «Просто раньше не получается».

Наиважнейшим из факторов в ту пору были, конечно, будущие результаты украинского референдума. Победа Кравчука представлялась бесспорной, хотя он и продолжал до последнего дня разыгрывать карту реальной опасности того, что его может обойти экстремистски настроенный кандидат западно-украинских националистов Черновил. Эту, явно преувеличенную, опасность он искусно использовал в своих интересах и во взаимоотношениях с Москвой, и в последних залпах предвыборной борьбы на Украине, представляя себя в глазах внушительного контингента русского и прорусски настроенного населения республики как идеального кандидата, способного наилучшим образом наладить отношения с Москвой.

И хотя на деле его избрание было обеспечено, оставалось неясным, насколько внушительным будет полученное им большинство и, главное, проголосует ли это большинство с такой же покорностью за будущую независимость Украины от России – и тем самым не только изберет президента, но и предоставит ему свободу рук в интерпретации формы этой независимости.

Сложившаяся ситуация была труднопредсказуемой, и именно это заставляло республиканских лидеров, и прежде всего Ельцина и Шушкевича, тянуть время.

Чувствовал переломный характер этой ситуации и Горбачев и именно поэтому проявлял при обсуждении вопроса о Союзном договоре ранее столь не свойственную ему непримиримость:

– Я вынужден констатировать, что руководители республик в наиболее ответственный и даже опасный момент занимаются политическими маневрами, меняют свои собственные позиции. В этих условиях они должны были бы сказать откровенно, что не хотят больше Союза. Я лично думаю, что, поступая таким образом, идя на то, чтобы угробить государство, вы берете на себя исключительно тяжелую ответственность.

Горбачев старался как мог: он взывал и к ответственности, и к здравому смыслу республиканских «бояр», привлекал в союзники зарубежных партнеров и общественное мнение внутри страны («уверен, народ нас поддержит»), проводил юридические аргументы и пытался устыдить тех, кто менял свою позицию на 180 градусов.

Чувствуя, что все его усилия разбиваются о жесткую, заранее сформулированную и, может быть, даже согласованную позицию, он устало сказал:

– Ну что же, наверное, вам как представителям республик есть смысл поговорить между собой. Как я вижу, президент вам уже больше не нужен.

Однако это была не капитуляция, а еще один, последний способ встряхнуть, даже припугнуть мятежников.

На этот раз Горбачев не блефовал и не шантажировал своей отставкой, как это бывало на пленумах ЦК, – он был к ней внутренне готов, однако считал, что должен сражаться до конца и «дорого продать» свой уход, если его к нему вынудят.

– У меня чувство глубокого разочарования, – сказал он, подводя итог нескольким раундам обсуждения. – Я не понимаю, как вы собираетесь дальше жить – ведь, создав богадельню вместо единого государства, вы замордуете общество. Мы уже и так захлебываемся в дерьме. (Это вырвавшееся у него и крайне редкое для Горбачева «крепкое» выражение показывало, насколько он внутренне возбужден.) Вот увидите, сразу за вами придут силы, программа которых будет состоять из трех строк: отменить все законы и конституцию. В общем, подумайте сами, но учтите, что если вы отвергнете вариант конфедеративного государства, то дальше двигайтесь без меня.

Он резко встал и направился к выходу, и уже на ходу, для того чтобы не превращать свой выход из комнаты в уход из Госсовета, бросил: «Перерыв».

Вместе с ним поднялись и вышли из зала его помощники, эксперты, руководитель аппарата Г. Ревенко и союзные министры – Е. Шапошников и Э. Шеварднадзе.

Процессия спустилась по лестнице на первый этаж и расположилась в гостиной, носившей название Каминного зала. Наверху остались республиканские президенты. После ухода Горбачева они получили возможность создать то самое содружество независимых государств, ради которого две недели спустя три «славянских» лидера уединятся в беловежском лесу.

В гостиной разгоряченный только что проведенным боем Горбачев «разрядился»:

– До сих пор никак не вылезут из популизма. – Это было сказано в сердцах по поводу оставшихся наверху, но относилось, разумеется, к одному из них – Ельцину.

Тем не менее пассивно ждать дальнейшего развития событий Горбачев не мог и начал вместе с помощниками формулировать свой вариант решения Госсовета по первому вопросу. Он сводился к тому, чтобы взамен парафирования текста договора сопроводить его коллективным обращением всех членов Госсовета к республиканским парламентам с просьбой рассмотреть договор и сформировать полномочные делегации для его подписания. Формулировку президента отправили «наверх». Через некоторое время оттуда явилась депутация – Б. Ельцин и В. Шушкевич, которым было поручено передать президенту республиканский вариант компромисса. В главном проекты совпадали.

Войдя в гостиную, Ельцин с вызовом сказал:

– Ну вот, нас делегировали на поклон – к царю, к хану.

Чувствовалось, как задевала его самолюбие эта парламентская миссия. Горбачев оценил усилие, сделанное Ельциным над собой, и примирительной сказал:

– Ладно, ладно, царь Борис.

Общую формулировку выработали быстро. В ней упомянули, что, представляя согласованный текст на рассмотрение парламентов, члены Госсовета исходят из того, что договор будет подписан и ратифицирован до конца текущего года.