Зигмунд Фрейд - Психопатология обыденной жизни. О сновидении

С тех пор я провел множество исследований по случаям забывания или неправильного воспроизведения слов и отрывков; схожие результаты опытов склоняют меня к допущению, что механизм, выявленный нами в примерах со словом aliquis и с цитатой из «Коринфской невесты», распространяет свое действие почти на все случаи забывания. Вообще делиться подробностями таких изысканий не очень-то принято, ибо они затрагивают, как мы видели, обстоятельства частной жизни, нередко тягостные для обследуемых; поэтому не стану множить примеры сверх уже приведенных. Общим для всех случаев, независимо от материала, остается тот факт, что позабытое или искаженное слово или словосочетание соединяется посредством той или иной ассоциации с неким бессознательным представлением, от которого и исходит действие, обретающее форму забывания.

Вернемся вновь к забыванию имен: эту область мы еще не исчерпали ни по содержанию, ни по мотивировкам. Поскольку именно эти упущения памяти я неоднократно имел возможность наблюдать на себе самом, то примеров здесь достаточно. Легкие мигрени, которыми я и поныне страдаю, вызывают у меня за несколько часов до своего появления забывание имен, а в разгар мигрени я и подавно, не теряя способности работать, забываю всякие собственные имена. Как раз такого рода случаи, между прочим, могут дать повод к принципиальным возражениям против всех наших попыток в области анализа. Ведь не вытекает ли из подобных наблюдений тот вывод, что причина забывчивости, в особенности забывания собственных имен, лежит в нарушении микроциркуляции крови в коре головного мозга и общем функциональном расстройстве этой коры? А потому любые попытки психологического объяснения этих явлений, дескать, излишни? По моему мнению – ни в коем случае; утверждая это, мы путаем единообразный для всех случаев механизм процесса с благоприятствующими процессу условиями, которые разнятся и которые не являются сущностно необходимыми. Не вдаваясь в обстоятельный разбор, ограничусь для устранения этого возражения всего одной аналогией.

Допустим, я проявил легкомыслие и отправился на ночную прогулку по отдаленным пустынным улицам большого города. На меня напали и отняли часы и кошелек. В ближайшем полицейском участке я сообщаю о случившемся в следующих выражениях: я был на такой-то улице, и там одиночество и темнота лишили меня часов и кошелька. Хотя этими словами я не выразил ничего такого, что не соответствовало бы истине, все же меня почти наверняка примут за человека, находящегося не в своем уме. Чтобы правильно изложить обстоятельства дела, я должен был бы сказать, что в уединенном месте и под покрытием темноты неизвестные меня ограбили, воспользовавшись обстоятельствами. При забывании имен дело обстоит точно так же: под влиянием усталости, расстройства циркуляции и интоксикации некая неведомая психическая сила отнимает у меня способность располагать собственными именами в моей памяти. Та же сила в иных случаях может вызвать провалы в памяти и при полном здоровье и свежести.

Анализируя наблюдаемые на себе самом случаи забывания имен, я почти регулярно нахожу, что искомое имя обычно имеет то или иное отношение к какой-либо теме, близко меня касающейся и способной вызвать во мне сильные, нередко мучительные аффекты. В согласии с полезной и целесообразной практикой цюрихской школы психиатрии выражу эту мысль иначе: ускользнувшее из моей памяти имя затрагивает какой-то «личный комплекс» [23]. Отношение этого имени к моей личности бывает неожиданным, часто устанавливается путем поверхностной ассоциации (двусмысленное слово, созвучие); его можно вообще обозначить как стороннее отношение. Несколько простых примеров лучше всего пояснят его природу.

а) Пациент просит меня посоветовать какой-либо курорт на Ривьере. Я знаю одно такое место в ближайшем соседстве с Генуей, помню фамилию немецкого врача, практикующего там, но самой местности назвать не могу, хотя, казалось бы, знаю ее прекрасно. Приходится попросить пациента обождать, пока я уточняю у домашних, как называется местность близ Генуи – там, где лечебница доктора N, в которой так долго лечилась такая-то дама. Мне говорят, что уж я-то не должен был забыть это название. Местечко зовется Нерви. В самом деле, психиатру, часто сталкивающемуся с нервными расстройствами, полагалось бы помнить это название.

б) Другой пациент рассказывает о близлежащей сельской местности и утверждает, что кроме двух известных ресторанов там есть еще и третий, с которым у него связано определенное воспоминание; сейчас он скажет название. Я отрицаю существование третьего ресторана и ссылаюсь на то, что семь летних сезонов подряд жил в этой местности и, стало быть, знаю ее лучше, чем мой собеседник. Раздраженный моим возражением, он между тем вспоминает, что ресторан называется «Хохвартнер». Мне приходится уступить и признать, что все эти семь лет я жил по соседству с рестораном, существование которого отрицал. Почему я позабыл и название, и сам факт существования ресторана? Думаю, все потому, что это название слишком отчетливо напоминает мне фамилию одного венского коллеги и затрагивает во мне, опять-таки, «профессиональный комплекс».

в) На вокзале в Райхенгалле я собирался взять билет и не мог вспомнить, как называется прекрасно известная мне ближайшая большая станция, через которую я так часто проезжал. Приходится самым тщательным образом искать ее в расписании поездов. Станция называется Розенхайм. Тотчас стало понятно, в силу какой ассоциации это название от меня ускользнуло. Часом раньше я навещал свою сестру, жившую близ Райхенгалля; сестру зовут Роза, значит, я был в «обители Розы» (Rosenheim). Название станции у меня похитил, если угодно, «семейный комплекс».

г) Прямо-таки грабительское воздействие семейного комплекса можно проследить на целом ряде примеров.

Однажды ко мне на консультацию пришел молодой человек, младший брат одной моей пациентки; я видел его бесчисленное множество раз и привык, говоря о нем, называть по имени. Когда затем я захотел рассказать о его посещении, оказалось, что я позабыл его имя – вполне, как мне помнилось, обыкновенное – и не мог никак восстановить его в своей памяти. Тогда я пошел на улицу читать вывески – и мгновенно вспомнил, как зовут этого человека, едва его имя встретилось в надписи. Анализ показал, что я провел параллель между этим человеком и моим собственным братом, как бы пытаясь ответить на вытесненный вопрос: поступил бы мой брат в подобном случае точно так же или повел бы себя иначе? Внешняя связь между мыслями о чужой семье и о моей собственной установилась благодаря той случайности, что здесь и там имя матери было одинаковым – Амалия. Я понял далее и смысл подставных имен, которые мне почему-то навязывались. Эти имена, Даниель и Франц, пришли, как и имя Амалия, из шиллеровских «Разбойников» под влиянием очередной шутки Даниеля Шпицера, он же «венский гуляка» [24].