Екатерина Калмыкова - Опыты исследования личной истории

В этой картине детства бросалась в глаза «инструментальность» описаний взаимоотношений С. с родителями: так, когда С. говорила о своем нежелании ходить в детский сад, то это звучало так: «Мать оставляла меня и уходила, а я сначала не отпускала ее и орала, а потом забивалась в угол и там ждала, пока она меня заберет; а когда она приходила за мной, я пыталась ее побить». Иными словами, С. перечисляла ряд осуществленных действий, никак не называя свои тогдашние переживания их настоящими именами – тоска, отчаяние, гнев. Однако когда я слушала ее рассказ, у меня возникало впечатление, что С. отчасти переносится в те времена: она говорила возмущенным тоном, как если бы все это происходило в настоящее время, а не тридцать лет назад. Убежденно и твердо заявляла она также, что «мать должна была работать, куда же ей было девать ребенка?», и становилось ясно, что для С. существует одна единственная версия реальности – та, что в ее голове, и наоборот: то, что она об этой реальности думает, и есть сама реальность. Фактически подразумевалось, что между внешней реальностью и психической реальностью нет никаких расхождений.

Обратимся теперь к теоретическим представлениям о нормальном развитии психической реальности и ментализации у человека, которые предлагает Фонаги и его сотрудники. Согласно Фонаги, внутренний мир не является изначально данным, у ребенка он принципиально иной, и его нормальное формирование зависит от взаимодействия ребенка с другими взрослыми, доброжелательными и рефлексивными. У маленького ребенка переживание психической реальности имеет двойственный характер: ребенок обычно оперирует, находясь в позиции «психической эквивалентности», когда мысли воспринимаются не как репрезентации, а как копии реальности, и поэтому всегда правильны; или же ребенок использует «игровой» модус, когда мысли воспринимаются как репрезентации, но их отношение к реальности не принимается в расчет.

Известно, что понимание эмоций и желаний возникает у ребенка раньше, чем понимание возможности разных мнений; вероятно, последнее приводится в движение именно осознанием разнообразия желаний. В отличие от взрослых, дети склонны воспринимать свои психические состояния не как «интенциональные» (т. е. основанные на их мыслях и желаниях), а как часть объективной (физической) реальности. Субъективное переживание неразличимого единства внешнего и внутреннего – это универсальная фаза развития человека. Продвижение вперед означает неизбежное возникновение конфликта и потому вызывает сопротивление, а вымышленная реальность внутреннего опыта может вызывать тревогу, так как ребенок замечает сильное взаимовлияние фантазий и информации, приходящей извне. В результате возникает нормальное стремление к интеграции модусов переживания внешней и внутренней реальности.

Трехлетний ребенок еще не в состоянии понять репрезентативный характер мыслей и чувств, он воспринимает их как прямое отражение внешнего мира. Если ребенку дать губку, раскрашенную под цвет камня, и спросить, на что она похожа и что это такое, то его ответ на оба вопроса будет одним и тем же: это эквивалентность между видимостью и реальностью.

«Игровой» модус означает следующее: во время игры даже маленький ребенок понимает, что его психика («голова») продуцирует мысли, желания, чувства. Дети используют метафору «головы» как вместилища воображаемых ситуаций и предметов. Но в этом возрасте у ребенка нет соответствия между «игровым миром» и внешней реальностью, наоборот, есть резкое различение того и другого. Ребенок может осознавать мысли и чувства по поводу внешней реальности во время игры лишь при условии, что взрослый создает ему необходимую для этого рамку и отгораживает его от давления внешней реальности; т. е. в игре ребенок может демонстрировать куда больше рефлексии, чем в жизни.

Начиная с четвертого года жизни модус психической эквивалентности и «игровой модус» постепенно интегрируются, и возникает рефлексирующий (ментализирующий) модус психической реальности. Благодаря этому ребенок в состоянии осознать, что его переживания и мысли являются репрезентациями реальности и поэтому могут быть ошибочными, могут меняться, поскольку основаны на одной из целого ряда точек зрения. Это продвижение ведет к резкому возрастанию конфликта, когда фантазии (например, эдипальные) становятся стабильными репрезентациями, противопоставляемыми внешней реальности. Для интеграции этих двух модусов ребенок нуждается в наличии рядом с собой взрослого, который бы ему «подыгрывал», создавая условия, при которых ребенок может увидеть свою фантазию или мысль в репрезентациях взрослого, затем вновь ее интроецировать и использовать как репрезентацию своего собственного мышления.

Прежде чем оба модуса будут интегрированы в процессе развития ребенка, репрезентации из «игрового модуса» могут стать настолько интенсивными и стимулирующими, что они начнут посягать на его психику в ее модусе психической эквивалентности, нарушая процессы созревания и взаимодействия с социальным миром. С другой стороны, фантазия о сексуальном овладении родителем противоположного пола безопасна до тех пор, пока она находится в «игровом модусе» психической реальности, не имеющем ничего общего с внешней реальностью. «Игровое» желание не вызывает конфликта, пока оно не начнет соотноситься с внешней реальностью. Разрешение этого конфликта возникает через радикальное ограничение подобных опасных фантазий вначале областью «игрового модуса», а затем – перевода их путем вытеснения в область бессознательного.

Попробуем теперь, вслед за Фонаги, сформулировать значение ментализации, а затем вновь обратимся к клиническому материалу.

1. Ментализация позволяет ребенку рассматривать действия других людей как осмысленные, благодаря приписыванию мыслей и чувств. В результате действия окружающих становятся предсказуемыми, что уменьшает зависимость от них. Это важный компонент процесса индивидуации.

2. Ментализация позволяет различать внешнюю и внутреннюю правду: тот факт, что некто ведет себя так-то и так-то не означает, что дело обстоит именно так. Это становится особенно важным в условиях травмы или плохого обращения и помогает ребенку психологически выжить. В этом случае ребенок способен манипулировать психическими репрезентациями, делая человеческий мир более понятным для себя. Так, если ребенок способен приписать отвергающее поведение матери ее плохому настроению, а не своему плохому поведению, то он будет в состоянии защититься от хронической травматизации своей самооценки.

3. Без ясного представления о психическом состоянии другого коммуникация существенно обедняется: в эффективной коммуникации говорящий должен постоянно учитывать точку зрения своего партнера.