Екатерина Калмыкова - Опыты исследования личной истории

Вместе со способностью ментализировать, воспринимать идеи как идеи, а не как факты, играть с разными точками зрения приходит и способность проверять идеи посредством их столкновения с реальностью и снижать их влияние. Фонаги пишет, что в тех пунктах, где родитель неспособен вобрать в себя какой-то кусок реальности и подумать о нем, он неспособен также и предоставить ребенку возможность безопасно подумать об этой реальности в рамках игры; тогда возможность воспринимать эту реальность остается в области психической эквивалентности.

По-видимому, в анализе С. мне пришлось взять на себя эту родительскую функцию, благодаря чему С. удалось выйти за пределы модуса психической эквивалентности, когда психика другого человека не репрезентируется как отдельная сущность с потенциалом инакомыслия и иного знания.

Неспособность некоторых пациентов (как правило, пограничных) ментализировать связана с недифференцированной репрезентацией внутреннего и внешнего опыта. Согласно детскому представлению о ментальных состояниях, мысли и чувства являются прямыми (т. е. эквивалентными) репрезентациями реальности, а потому их значение переоценивается. Поэтому «страшные» мысли нельзя думать, а «страшные» чувства – чувствовать. Из этих соображений человек избегает ментализации, он не в состоянии выносить существование альтернативных точек зрения. В крайних случаях вместо отдельных репрезентаций внутренних состояний присутствует чувство тревожной отчужденности, проистекающее из интернализации детских восприятий матери.

Нормальное восприятие отношений между внутренней и внешней реальностью не дано изначально, а достигается в процессе развития, когда два различных модуса внутренней реальности интегрируются. Решающим моментом является способность к ментализации. Ментализировать означает воспринимать и распознавать свои и чужие желания, мысли и чувства, признавая, что они находятся в некоторой связи с внешней реальностью. Вначале ребенок воспринимает психический аппарат как видеокамеру, т. е. все записываемое и воспринимаемое в его представлении в точности соответствует внешней реальности. Этот модус и называется «психической эквивалентностью»: ментальные события по силе и следствиям эквивалентны событиям в физическом мире. Видимое отождествляется с реальностью; при этом мысли и чувства, искаженные фантазиями, проецируются на внешнюю реальность, и отсутствует осознание того, что восприятие внешнего мира может быть искажено.

Отличие от «символического уравнивания» Х. Сигал очевидно: она описывает утрату символического значения при психотических состояниях, когда имеет место эквивалентность символа тому, что он символизирует (играть на скрипке перестает быть символом мастурбации и начинает восприниматься как собственно мастурбация) (Segal, 1957). У Фонаги имеет место эквивалентность между содержанием психики и внешней реальностью: мысль материализуется.

Поскольку восприятие мыслей и чувств в их конкретной реальности может быть действительно пугающим, ребенок развивает другой метод представления психических состояний – «понарошку», «как будто», когда он переживает мысли и чувства как исключительно символические, не существующие в реальности и не имеющие на реальность никакого влияния. Поэтому его игра в машиниста или полицейского не может перекинуть мост через пропасть между внешней и внутренней реальностью. Только постепенно, в присутствии и под защитой другого, который может соединить реальность и «как будто», из этой интеграции возникает психическая реальность, в которой чувства и мысли воспринимаются как принадлежащие внутреннему миру, но имеющие отношение к миру внешнему.

Модус психической эквивалентности вездесущ: когда психический опыт не может быть воспринят в своем символическом значении, мысли и чувства приобретают прямое и разрушительное значение. При этом имеет место мыслительный процесс по типу «или – или», т. е. отсутствует способность «играть с реальностью», мысль становится физически реальной.

Развитие ментализации тесно связано с отношениями ребенка с первичным объектом, с тем, насколько успешно этот первичный объект осуществляет «рефлексию» или «зеркализацию». В данном контексте понятие зеркализации отличается от одноименного понятия Кохута. Согласно модели Фонаги, ребенок постепенно осознает, что у него есть мысли и чувства, и развивает способность их различать. Это происходит благодаря тому, что родители реагируют на его внутренние переживания. Переживание аффектов представляет собой базу, из которой в конечном итоге развивается ментализация аффектов при наличии стабильной и надежной привязанности.

Если у матери или отца нет представления о том, что переживает ребенок, то у ребенка отсутствует основа для стабильного чувства своего Я. Дж. Макдугалл пишет (McDougall, 1974): младенец сообщает посредством своего крика и прочего выразительного поведения нечто, что лишь его мать в состоянии интерпретировать, т. е. она берет на себя его мыслительную функцию. Если эта зеркализация отсутствует или нарушается, то психическая организация ребенка нарушается таким образом, что его внутренние переживания оказываются недостаточно репрезентированы. И тогда ему приходится искать другие формы передачи и хранения психических переживаний.

Есть много причин, почему родителю не удается настроиться на аффекты ребенка; в любом случае неадекватный ответ родителей ведет к тому, что ребенок интернализирует либо аффект родителя, либо защиту родителя от этого аффекта. Дискомфорт ребенка либо игнорируется, либо отражается в непереработанном виде (нарушение контейнирующей функции родителя). Это означает, что либо мать имитирует состояние ребенка, не модулируя его, воспринимает это состояние совершенно конкретно или сама впадает в панику; это соответствует модусу эквивалентности. Либо мать избегает отражать аффект ребенка, что оказывается похоже на диссоциацию и приводит мать в состояние «понарошку», не имеющему отношения ни к внешней реальности ребенка, ни к его аффектам; мать при этом игнорирует состояние ребенка или интерпретирует его как болезнь или усталость и т. д. Оба эти маневра лишают смысла коммуникацию ребенка, а взаимодействие между ребенком и родителем сводится лишь к физическому. В этом случае ребенок не может распознать своего ментального состояния в состоянии родителя и утрачивает возможность символической репрезентации этого состояния.

Если родители не осуществляют ментализацию в отношениях с ребенком, т. е. не производят интеграцию игрового модуса и реальности, это еще не означает, что они пренебрегают ребенком или травмируют его. Однако способность родителей вести себя по отношению к ребенку игриво и эмпатически является предпосылкой к тому, чтобы ребенок мог проецировать в них свои психические содержания и получать их обратно в переработанном виде. Если же возможность такого взаимодействия отсутствует, то в будущем ребенок с трудом сможет отличать внешнюю реальность от своих фантазий и физическую реальность от психической.