Карл Абрахам - Классические психоаналитические труды

Теперь давайте представим, что мы не вполне уверены в наших основаниях при осуществлении интерпретации переноса – как мы можем достичь такой клинической определенности в отличие от личных убеждений, приобретенных в тренинговом анализе? Мой ответ был бы таким: возьмите первую возможность проанализировать обсессивного невротика. Одна из характеристик обсессивных пациентов – что в их сознании есть идеи, о которых истерики вообще ничего не знают. Они кажутся в некоторых отношениях совершенно не вытесненными, хотя это едва ли точное описание, потому что если мы исследуем такие идеи, то окажется, что они претерпели сильное искажение, деформацию и даже сгущение. Другой характеристикой является то, что, следуя одному ходу мыслей, обсессивные пациенты временами смутно осознают параллельные линии, в которых та же самая тема представлена вполне откровенным эротическим образом. Несколько лет назад после частичного анализа ко мне была направлена обсессивная пациентка. (Я подчеркиваю факт ее перевода ко мне, поскольку это сыграло особую роль в том, что я собираюсь рассказать.) Как-то раз она начала ассоциировать, сказав: «Я хочу, чтобы вы сегодня говорили». Последовала короткая пауза, во время которой она провела рукой по своему лицу. Через момент она продолжила неким комментарием по поводу того, что было сказано на предыдущей сессии, и возобладал обычный беглый процесс описания, объяснения, аргументации, сомнений, туманных ссылок, перекрещивания идей. Так вот, фраза о том, что я должен был говорить, сама по себе выглядела поверхностной, но, зная, что обсессивный пациент никогда не жестикулирует без какой-нибудь защитной цели, я решил, что данный ее жест подразумевал попытку выключить из своего сознания параллельный ход мыслей. Поэтому в первый момент я спросил, что было у нее на уме в начале сессии. Ответ был: «Предосудительная мысль». Постепенно мы смогли собрать ее воедино из различных ассоциаций, каждая из которых мною стимулировалась или поощрялась. Я хранил молчание, пока процесс сложения воедино не был завершен. У нее, как у многих обсессивных пациентов, был запрет на прикосновения, имевший целью противодействовать мастурбаторным импульсам, и данный элемент прикосновений был перенесен в ее младенческих фантазиях на природу коитуса взрослых. Случилось так, что ее первый аналитик дал ей некое объяснение использования руки для помощи коитусу, а именно при обсуждении вопроса активности и пассивности (нам едва ли надо напоминать, что обсессивная диспозиция идет рука об руку с бессознательными бисексуальными фантазиями). Поэтому когда была произнесена фраза «Ты говори», она осознавала мимолетную мысль, конкретно: «Ты вводи это внутрь». Остальные ассоциации относились к различным реакциям и церемониям приема пищи и желанию, чтобы ее кто-нибудь кормил, которое в той или иной форме существовало с подросткового возраста. Скрытые мысли были, по ее собственному мнению, совершенно понятны, но когда в конце сессии я указал на наличие бессознательной эротической фантазии в отношении меня, она отнеслась к этому как типичная истеричка, а именно со страстным аффективным отрицанием. На следующий день у меня была возможность провести небольшой эксперимент в пассивности. Сессия началась с обсуждения качеств двух служанок – одной веселой и дерзкой, но иногда полезной, а другой флегматичной, тяжелой, безынициативной, но вполне уважительной. Пока она говорила, я воспринимал это следующим образом: «Дерзкая служанка – ее бывший аналитик, неуклюжая служанка – я сам. Она возмущалась объяснениями первого аналитика, воспринимая их как сексуальные предложения, и все же они, хоть и вызывая страх, ей нравились. Тем самым она упрекает меня за импотенцию или некомпетентность. Тема касается слуг, и, возможно, есть какая-то игра со словом «услуги» (service), а также завуалированная тенденция к обесцениванию». Поначалу я хотел вмешаться с данной интерпретацией, поскольку процессу мешали фантазии переноса, но отчасти из-за любопытства я не спешил. В конце сессии она высказала как спонтанные ассоциации каждую из интерпретаций, о которых я думал, т. е. о значении того, что я не следовал примеру первого аналитика, давая описание генитальных взаимодействий между взрослыми. Тогда я сказал: «Значит, неуклюжей служанкой был я», что привело к обсуждению ветеринарного смысла слова «услуги». Потом я добавил: «Значит, в вашей фантазии я представлен как более безопасный сексуально, но более разочаровывающий». Она поспешила к другой теме, которая и заняла оставшуюся часть сессии. На следующей сессии она начала с жалоб, что все бессмысленно и бесполезно, но поскольку у меня больше не было времени на эксперименты, я вмешался, чтобы указать, что это было результатом работы предыдущего дня и что в то же самое время она возвращалась к бессознательной фантазии и прикрывала такой возврат заявлением, что анализ был бесполезным, я был импотентным, что она идентифицировала меня с женщиной. Данное объяснение было быстро отвергнуто, и вновь началась борьба переноса.

Приведу другой пример: пациент, страдавший тяжелым и длительным обсессивным неврозом, первые несколько месяцев своего анализа провел типичным образом. Он нацелился на аналитическое исследование своего прошлого, начиная с детства, и перемежал повествование долгими описаниями случаев своей повседневной жизни и педантичными сообщениями о собственных симптоматических действиях. Несмотря на такую его позицию, это привело к раскрытию ранних младенческих гетеросексуальных действий, в том числе нескольких переживаний соблазнения, как активного, так и пассивного. И из направления его ассоциаций было ясно, что за всем этим лежала длительная фаза младенческой амбивалентной гомосексуальной привязанности к отцу. В этот момент в его сновидениях стали появляться гомосексуальные темы, и они постепенно сравнялись по интенсивности с ранними гетеросексуальными темами. Впервые он стал слегка раздражительным и немного непунктуальным в посещениях, большая часть сессии теперь тратилась на пересказ текущих переживаний, а прежде весьма обильный материал сновидений стал сокращаться и сообщался в конце сессии почти как запоздалое размышление. На начальных стадиях его спонтанные переносы больше имели видимость позитивности со скрытым негативным чувством, прикрывавшимся дружеским попечением о моем благосостоянии. Но они не поколебались. Тогда стало понятно, что разворачивался невроз переноса, что он, в основном, примет форму бессознательной гомосексуальной фантазии. Вскоре вслед за этим он пришел на сеанс после похода за покупками, во время которого приобрел большую отвертку. В приемной ему в голову пришла идея, что он может ударить отверткой в лицо аналитика. За этим последовала сдерживающая мысль, что аналитик мог отобрать у него оружие и нанести ему по лицу серьезный контрудар. Сессия началась с извинения за интерпретацию своего собственного материала, что, как он чувствовал, могло вызвать мое недовольство. После долгих околичностей он рассказал сон, в котором он носил две короны, из которых верхнюю корону можно было сбить. Ассоциации высветили раннее забытое воспоминание о наблюдении, как мужчина бьет свою жену по лицу после ссоры в спальне. Он чувствовал импульс ударить этого мужчину по лицу. Его ассоциации вновь вернулись к текущей жизни, и он описал множество случаев, когда он был не в состоянии противостоять старшим по возрасту и более агрессивным мужчинам и отчаянно пытался умиротворить их. За этим последовал сон, в котором водопроводчик и его помощник объединились, чтобы поместить цветущее растение в цветочный горшок. Единственная интерпретация – «Значит, я водопроводчик» – вызвала быстрый катарсис гомосексуального аффекта, лежавшего за более явными позитивными инцестуозными фантазиями.