Коллектив авторов - Арт-терапия – новые горизонты

Однако я вновь недооценила независимость Кристины и ее способность справиться с сепарацией, поскольку она, вопреки моим опасениям, действительно стала более уверенной в своих силах. Это выяснилось позже, когда я получила от миссис Ли и персонала центра положительную обратную связь по поводу поведения Кристины и ее способности «говорить о своих чувствах» более открыто.

В этот период я начала осознавать, что, возможно, неправильно работала с проективной идентификацией. Мои собственные защитные реакции заставляли меня слишком сильно идентифицироваться с Кристиной и воспроизводить во взаимодействии с ней динамику, характерную для ее отношений с миссис Ли. Когда Кристина громко била по банке, она, возможно, пыталась заглушить мои навязчивые интерпретации и стремление склонить ее к конформности не только в отношении моих собственных проекций по поводу ее утрат и причин ее поведения, но и в отношении моего желания сделать так, чтобы Кристине «стало лучше».

Винникотт (Winnicott, 1947) напоминает, что психологическое давление может стать причиной формирования у клиента «ложного я» и что преждевременные интерпретации часто провоцируют у него очень ригидные защиты. Однако порой психотерапевт лишь в ретроспективе может осознать значение своего поведения по отношению к клиенту, пытаясь осмыслить и пересмотреть свою первоначальную позицию для того, чтобы она стала более «полезной» для клиента.

В рамках арт-терапии в тех случаях, когда психотерапевт совершает подобные ошибки, художественные средства выполняют функцию буфера, обеспечивая поддержание психотерапевтического альянса и удержание чувств клиента до тех пор, пока психотерапевт не осознает свои реакции и не адаптирует свое поведение к психотерапевтической ситуации. Неряшливость Кристины в работе продолжала приниматься и удерживаться мною в психотерапевтическом пространстве (несмотря на мои психотерапевтические интервенции, некоторые из которых были преждевременны и непонятны для Кристины), поэтому ее реакции проективной идентификации по-прежнему удерживались и перерабатывались мною на неосознаваемом уровне. В то же время мои вербальные комментарии позволяли Кристине осознать свои «расщепленные» эмоции несмотря на то, что некоторые интерпретации ей было трудно принять. К счастью, в случае с Кристиной слова и образы постепенно приходили во все большее соответствие друг с другом. В ходе последующих сессий способность Кристины оценивать ситуацию более объективно и вербализовать свои чувства быстро развивалась.

Эта сессия состоялась после недельного перерыва (предыдущая встреча была неожиданно отменена сотрудником центра, решившим, что Кристина не сможет вовремя вернуться из поездки домой). Когда я пришла, Кристина уже ждала меня перед дверью. «Разрешите мне помочь вам выложить вещи?» – спросила она. Войдя в игровую комнату, я заметила, что она уже побывала здесь и написала на грифельной доске несколько вопросов. Все они начинались со слов; «Что вы чувствуете по поводу..?»

Я поинтересовалась, не собирается ли она задать мне какие-либо вопросы. Она утвердительно кивнула. Затем я спросила, что она чувствовала по поводу моего отсутствия и на ее лице появилось грустное выражение. Когда я объяснила, почему отсутствовала на прошлой неделе, она сказала: «Вы должны были прийти, потому что я была здесь в пять часов». Она не стала больше разговаривать и начала рисовать, комментируя при этом свои действия.

«Я выступаю на “Арт-атаке”», [3] – объяснила она. Я не без тревоги заметила, что многие изобразительные материалы заканчиваются. Она выглядела очень расстроенной и вздыхала, отчаянно пытаясь выдавить из тюбиков остатки краски. В конце концов она отшвырнула тюбик в сторону. «Наверное, ты почувствовала, что тебя “атаковали”, когда я не пришла на прошлой неделе?» – спросила я. Она проигнорировала или «не услышала» мой вопрос, а я начала быстро подкладывать листы бумаги под ее рисунки, потому что стекавшая с них краска могла запачкать ковер.

Я заметила, что Кристина испытывает странное удовольствие, наблюдая, как я суечусь вокруг нее. Не пыталась ли она получить контроль над ситуацией и «взять реванш», заставив меня испытывать такую же тревогу, как она неделю назад?

Ситуация становилась все более напряженной: Кристина брызнула краской в сторону стены, и я заметила, что она одновременно испытывает страх и радостное возбуждение из-за того, что ей удалось вызвать у меня гнев. Наши взгляды внезапно встретились, и девочка, наверное, прочла в моих глазах молчаливое принятие ее провокации. Мне ничего не оставалось, кроме как улыбнуться Кристине, потому что я испытывала смешанные чувства грусти и тепла по отношению к ней. К моему удивлению, она утратила эмоциональное равновесие и заплакала.

«Я, наверное, раздражаю вас, и вы чувствуете, что с вас уже довольно?» – спросила Кристина. «Нет, – ответила я, – но я не понимаю, зачем тебе надо было вызывать у меня раздражение. Может быть, таким образом ты хотела показать мне, что сама переживала грусть и раздражение, когда я отсутствовала?» Она утвердительно кивнула и прикусила губу, пытаясь сдержать слезы. Когда мы пошли на кухню, чтобы взять принадлежности для уборки комнаты, она сказала: «Иногда я делаю то же самое по отношению к маме; вы знаете, я ее раздражаю, потому что она меня не любит. Я никому не нравлюсь, вы ведь знаете?» Ее слова меня расстроили, и я спросила, почему она так думает.

«Мама больше обо мне не заботится. Я знаю об этом, потому что она всегда на стороне Марка», – сказала Кристина. Я заявила, что сомневаюсь в этом, и спросила, может ли она выражать свои чувства как-то иначе: «Ты, наверное, можешь разговаривать с мамой так же, как ты сейчас разговариваешь со мной, рассказывая мне о своих чувствах». – «Если бы я стала говорить об этом, люди подумали бы, что я глупая», – ответила девочка.

У нас возникла редкая возможность обсудить страх Кристины, мешающий ей рассказывать другим о своих чувствах, о также вопрос о том, что окружающие, возможно, воспринимают ее иначе, чем она сама. Мы также поговорили о том, что разные люди могут воспринимать ее по-разному, в зависимости от того, кто эти люди и какова ситуация. Мы пришли к выводу, что она должна попытаться использовать арт-терапевтические сессии для работы со своими страхами и выражения своих чувств. Я понимала, что для нее это может оказаться трудным, однако в конце сессии мы с Кристиной почувствовали, что стали ближе друг к другу.

Когда я вошла в комнату, Кристина объявила: «Я скоро уеду». Я почувствовала грусть и тревогу. «Мы должны будем попрощаться, Кристина. Что ты в связи с этим чувствуешь?» – спросила я. «Может быть, мы устроим что-нибудь особенное?» – предложила она, и в ее голосе прозвучало отчаяние. «Мы могли бы в ходе сессии устроить что-нибудь, чтобы попрощаться друг с другом», – согласилась я.