Александр Дьяков - Жак Лакан. Фигура философа

Посещение лекций и семинаров Кожева вскоре отразилось на текстах Лакана. Первым примером такого рода может служить написанная им рецензия на книгу Э. Минковски «Прожитое время», которую сам Лакан назвал «амбициозным и двусмысленным трудом» (œuvre ambitieuse et ambigue). Лакан отметил, что здесь «феноменологический аппарат не вполне оправдывает метафизические постулаты» [97] Lacan J. Psychologie et esthétique // Recherches philosophiques. 1935. Fac. 4. P. 424. . По большей же части речь, конечно, шла не о том, насколько хорошо работа Минковски соответствует гегельянским схемам анализа и синтеза. Кроме того, он толкует не столько о гегелевской, сколько о гуссерлевской и хайдеггеровской феноменологии. Лакан упрекнул своего маститого коллегу в попытке создать новый теоретический дуализм, вернувшись к старой оппозиции между теориями органицизма и психогенеза, подкрепив ее своим учением об идео-эмоциональном генезисе психологических комплексов. Он не преминул противопоставить Минковски собственную концепцию параноического сознания.

Сама концепция «проживаемого времени», считает Лакан, сближает Минковски с учением Л. Бинсвангера. Но – поразительное дело – Лакан ухитряется обещать нечто большее, чем «экзистенциальный анализ» Бинсвангера: швейцарский психиатр в это время уже совершил свой поворот от феноменологии Гуссерля к хайдеггерианству. Лакан же, так никогда и не написавший ни одной вполне феноменологической работы, претендует на роль более крепкого хайдеггерианца, чем Бинсвангер. Несмотря на употребление гуссерлианской терминологии («ноэтическая структура», «моральная интенциональность»), Лакан радостно возвещает о том, что в Германии феноменология уже освободилась от гуссерлианской ригористики. Минковски смешивает феноменологию с бергсоновским интуитивизмом, а между тем, если бы он (благо, он владеет немецким языком столь же свободно, как и французским) читал Хайдеггера, он бы избежал скатывания к «философскому аутизму» [98] Ibid. P. 429. . Конфронтация Лакана с Минковски на этом не кончилась. Так, в 1946 г. они будут спорить по поводу концепции А. Бореля [99] См.: Borel A. Le symptôme mental. Valeur et signifi cation // Évolution Psychiatrique. 1947. Fascicule I. P. 117, 122. , причем Лакан по-прежнему будет бороться против органицизма, но теперь он будет ориентироваться не на феноменологию, а на лингвистику.

В 1931 г. А. Корбин и А. Койре создали журнал «Философские исследования», который просуществовал до 1937 г, выдержав шесть выпусков. Лакан познакомился с его секретарем А. Шпайером, философом, увлеченным психоанализом и старавшимся привлечь к работе в журнале всех психоаналитиков и психиатров, интересовавшихся феноменологией – Э. Минковски, Э. Пишона, А. Эйя. Лакан присоединился к собраниям редакционной коллегии в 1933 или в 1934 г, после того, как начал посещать семинары Кожева. С изданием сотрудничали Ж. Батай, Ж. Дюмезиль, Э. Левинас, П. Клоссовски, Р. Кайуа и Ж.-П. Сартр. Последний, кстати, напечатал здесь свою первую большую работу – «Трансцендентность эго».

20 июля 1936 г. Кожев составил записку, по-видимому, предназначенную для А. Койре, в которой давал набросок будущей работы, посвященной сопоставлению Гегеля и Фрейда. Он отмечал, что раздел «Генезис самосознания» будет написан совместно с доктором Лаканом и опубликован в «Философских исследованиях». Записка так и не была отправлена, однако биограф Кожева Д. Оффре обнаружил ее в документах философа и установил, что в 1936 г. Кожев и Лакан взялись писать совместную работу, озаглавленную «Гегель и Фрейд. Эссе по интерпретативной конфронтации» [100] Auffret D. Alexandre Kojève, la philosophie, l’État, la fi n de l’Histoire. – P.: Grasset, 1990. P. 447. . Кожев написал пятнадцать страниц текста, на которых сравнивал картезианское cogito с гегелевским самосознанием, показывая, что философия есть не что иное, как желание философствовать. Декартовское «я мыслю» у Гегеля превращается в «я желаю». Лакан, по-видимому, должен был дополнить текст фрейдистской перспективой. Однако Лакан ничего не написал, и Кожев также отказался от этого проекта. Свою пятнадцатистраничную рукопись он сделал введением к «Генезису самосознания». Не вызывает сомнения, что Лакан внимательно ознакомился с этим текстом, в котором Кожев ввел понятия, ставшие определяющими для лакановской концепции: Я как субъект желания, желание как раскрытие истины существования, Я как иллюзия.

В 1936 г. Лакан поехал на конгресс Международной психоаналитической ассоциации, где Францию официально представляли М. Бонапарт и Р. Шпитц. Конгресс проходил в Мариенбаде – больной Фрейд остался в Вене, и представлявшая его Анна Фрейд могла в случае необходимости быстро добраться до него. В своем выступлении Лакан излагал идеи о «стадии зеркала», концепцию которой он заимствовал у А. Валлона и переосмыслил по-своему.

Анри Валлон, философ, ставший психиатром (в 1908 г. он защитил диссертацию по хроническому бреду), никогда не интересовался дебатами между приверженцами Фрейда и Павлова. Не присоединяясь ни к той, ни к другой позиции, он отказался от идеи об абсолютном примате бессознательного и выработал свою собственную: биологический фактор неразрывно связан с социальным, обусловленным взаимодействием человека со своим окружением. Валлон стремился опереться на новую область знания, которую обозначили работы основателей Школы Анналов М. Блока и Л. Февра; именно здесь, на пересечении освободившейся от хронологизма истории и социологии, он усматривал возможность для изучения бессознательного, в его понимании далекого как от фрейдистской, так и от юнгианской моделей. Валлон упрекал Фрейда в излишнем символизме и считал психоанализ отраслью философии. Он принимал фрейдистское учение о сопротивлении, но отказывался располагать это последнее в области бессознательного. В 1931 г. Валлон написал книгу об экспериментах с зеркалами [101] Wallon H. Les Origines du caractère chez l’enfant. P.: PUF, 1934. , в которой сформулировал понятие «собственного тела» (corps propre) и заложил основания для лакановского учения о Воображаемом и Символическом. Как ни странно, Лакан никогда не будет цитировать Валлона и постарается забыть о том, кому он столь многим обязан.

Валлон начал с экспериментов на животных. Утка-самец, помещенный в зеркальный ящик, принимает собственное отражение за самку. Собака не реагирует на свое отражение. Обезьяна пытается схватить отражение и приходит в ярость, когда это не удается. У человека реакция на отражение меняется в зависимости от возраста. До трех месяцев ребенок никак не реагирует на зеркало, а на четвертом месяце начинает улыбаться своему отражению и отражению отца. Однако, когда ребенок слышит голос у себя за спиной, он оборачивается и выказывает удивление: он еще не способен совмещать во времени и пространстве отражение и реальное присутствие. Он улавливает сосуществование между моделью и отражением, но не устанавливает связь между ними, полагая их независимыми друг от друга. На десятом месяце ребенок тянет руки к отражению и смотрит на него, когда его называют по имени. С этого момента он представляет себе фрагменты собственного тела, дополняющие друг друга. Чтобы объединить их, ему нужно: 1) допустить существование образов, являющихся лишь видимостями, и 2) увериться в реальности того, что не дано в образе. Перед ним два противоречия: с одной стороны, он имеет дело с чувственно воспринимаемыми, но не реальными образами, с другой – сталкивается с реальностью, не данной в чувственных образах. Чтобы принять факт своего пространственно-временного существования, ребенок должен подчинить все, что он получает из непосредственного чувственного опыта, представлению об эквивалентностях. Так формируется представление о собственном теле, ведущее к переживанию единства собственного Я. Первоначально этот опыт располагается в спекулятивной области, где не установлено никакое отношение между рефлективным образом и образом реальным. Затем такое отношение формируется, что дает возможность для конституирования Я, достигающего единства в воображаемом пространстве. Третий этап – символический – представляет собой организацию чувственного опыта. В возрасте одного года ребенок обретает способность различать пространственные объекты, и эта символическая функция пролагает возможность для различения субъективной и объективной реальностей. Ребенок заново переосмысливает опыт шестого месяца: теперь он не разделяет отражение и реальную фигуру, но замечает, что одно подчиняется другому. Таким образом он достигает символического понимания того символического пространства, в котором располагаются объекты. В возрасте пятнадцати месяцев ребенок, которому говорят о матери, сперва указывает на ее отражение в зеркале, а затем с улыбкой поворачивается к ней. Он овладел амбивалентностью символического пространства.