Array Коллектив авторов - Лев Толстой в зеркале психологии

– Разве общество не может выносить справедливое суждение?

– Не путайте общество и народ. Народ обычно не ошибается. А общество прибегает к услугам специальных людей, адвокатов, которые блестяще выворачивают закон наизнанку. Например, Нехлюдов видел старушку, у которой гениальный адвокат сумел отнять ее имущество в пользу дельца, не имевшего на это имущество никакого права. Это знали и судьи, а тем более истец и его адвокат; но придуманный ими ход был такой, что нельзя было не отнять имущество у старушки и не отдать его дельцу. Вот вам и справедливое суждение.

– Можно ли полностью исключить из жизни людей все зло?

– Наверное, нет. Странная грустная вещь – всегда несогласуемое противоречие во всех стремлениях человека. Но жизнь как-то по-своему соединяет все эти стремления, и из всего этого выходит что-то такое неконченое, не то дурное, не то хорошее, грустное, жизненное. Всегда полезное противоположно прекрасному. Цивилизация исключает поэзию. Полей с нарциссами уже остается мало, потому что скотина не любит их в сене.

– Но слишком много нарциссов тоже плохо?

– Любое «слишком» – плохо. Вот была в индийском городе Сурате кофейная. И сходились туда из разных земель проезжие и иностранцы и часто беседовали. Зашел туда раз персидский ученый-богослов. Он всю жизнь изучал сущность божества и читал и писал о том книги. Долго думал, читал и писал о Боге, зашел у него ум за разум, спуталось у него все в голове, и дошел он до того, что перестал верить в Бога.

Слишком сильные эмоции блокируются, чтобы не нанести вред человеку. Николенька Иртеньев потерял мать, смерть которой оказалась для него слишком сильным переживанием, которое тут же компенсировалось: «Вспоминая теперь свои впечатления, я нахожу, что только одна эта минута самозабвения была настоящим горем. Прежде и после погребения я не переставал плакать, и был грустен, но мне совестно вспомнить эту грусть, потому что к ней всегда примешивалось какое-нибудь самолюбивое чувство: то желание показать, что я огорчен больше других, то бесцельное любопытство, которое заставляло делать наблюдения над чепцом Мими и лицами присутствующих. Я презирал себя за то, что не испытываю исключительно одного чувства горести, и старался скрывать все другие; от этого печаль моя была неискренна и неестественна. Сверх того, я испытывал какое-то наслаждение, зная, что я несчастлив, старался возбуждать сознание несчастья, и это эгоистическое чувство больше других заглушало во мне истинную печаль».

– Парадоксы ярко проявляются и в патологии личности.

– Большая часть сумасшедших женщин, чем они чище и нравственнее, тем в сумасшествии цинично-безнравственнее, наглее. Ужасно!

– Вы говорили и писали о парадоксах в образовании. Какой, с вашей точки зрения, является самым главным?

– То, что малообразованный народ хочет образовываться, более образованный класс хочет образовывать народ, но народ подчиняется образованию только при насилии.

– Почему же народ так сопротивляется?

– А отчего безграмотные люди разумнее ученых? Оттого, что в их сознании не нарушена естественная и разумная постепенность важности предметов, вопросов. Ложная же наука производит это нарушение.

– Как же тогда стремиться к совершенному?

– С осторожностью. Совершенное возможно в воображении, как вечное движение возможно без трения и тяготения. Одновременно самое увлечение красотой и истиной мешает осуществлению красоты и истины.

– Как же быть?

– Думать. Со мной так часто бывало, приходит мысль, кажущаяся странной, парадоксом. Потом она приходит с другой стороны, в другой, третий раз. Начинаешь думать о предметах и мыслях, связанных с нею, и вдруг приходишь к убеждению, что это не только не парадокс, не случайная мысль, а самая основная, важная, которая открывает новую важную сторону жизни. Так это было с мыслью о призвании человека совершенствоваться.

Б. И. Бурсов отмечает, что всю жизнь Толстой считал, что живет, думает, поступает не так, как должен жить, думать, поступать. Он ставил перед собой такие духовные, нравственные и практические задачи, которые до конца никогда не мог исполнить. Либо они вообще были неисполнимы, либо пересматривались и заменялись новыми, на осуществление которых просто не хватало времени, так как вскоре на смену этим последним приходили другие. Позже, собственно, уже к концу его жизни, Софья Андреевна напишет, что, например, в хозяйстве большинство своих начинаний Толстой не доводил до конца. Она это оценила как непостоянство, нетвердость его характера. В действительности надо говорить о неустанном стремлении Толстого к новому, когда для него становилась ясна иллюзорность прежнего увлечения, о неутомимом движении его могучего духа.

– Человека постоянно тянет в разные стороны. Часто он хочет одного, а делает другое. Разве человек не может быть спокойным и гармоничным?

– Полной гармонии не бывает. Однако это не означает, что между поступками людей и их целями воздвигнута непроходимая стена. Люди целостны. Но они неоднозначно целостны.

– Что определяет эту целостность?

– Самолюбие. Я думаю, что всякий человек самолюбив, и все то, что он ни делает, – все из самолюбия.

– Что такое самолюбие?

– Самолюбие есть убеждение в том, что я лучше и умнее всех людей.

– Да как же могут быть все в этом убеждены?

– Уж не знаю, справедливо ли, или нет, только в этом никто не признается. Я убежден, что я умнее всех на свете, и уверен, что вы тоже уверены в этом.

– Нет, я вовсе так не считаю.

– Я вам это докажу. Отчего мы самих себя любим больше других? Оттого, что мы считаем себя лучше других, более достойными любви. Если бы мы находили других лучше себя, то мы бы и любили их больше себя, а этого никогда не бывает.

– Бывает. Это любовь матери, это любовь женщины к мужчине.

– Которые в чистом виде не встречаются. Кроме того различные явления жизни можно объединить в две группы: в одних преобладает внутреннее (содержание), в других – внешнее (форма). К числу последних, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную.

Иногда внутреннее или внешнее преобладает в жизни человека. Например, жизнь Ивана Ильича была лишена подлинно живого начала — и потому это была хотя и самая простая и обыкновенная, но и самая ужасная жизнь. Это было просто существование как мостик между прошлым и будущим. Всю свою жизнь до болезни Иван Ильич только и делал, что подавлял в себе человека. Человеческое подавлялось вещами, суетными желаниями, отношениями к людям, которые носили формальный характер.