М. Кушнир - Системная теория мышления. Функция искусства в генезисе цивилизации

© М. Б. Кушнир, 2017

ISBN 978-5-4483-5559-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Аннотация

Данное исследование излагает как технологию создания индивидуального мышления, так и сущность генезиса самой цивилизации. Для большей достоверности показана в работе история становления теории мышления – начиная с первого доклада в Академии наук в 1983 году. Представлена поэтапная деятельность автора в попытках практической реализации теории, от инициирования законов Верховного Совета, в бытность автора в 1990-х в Белом Доме, до единоличного перевода всех музыкальных школ России на цифровые носители. Все 4 главы последовательно и нарастающим итогом доказывают, что становление России в качестве передовой державы не представляется возможным без широкомасштабного внедрения системной теории мышления – основы инновационной технологии улучшения общенациональной креативности. Высокая креативность и, как следствие, новый менталитет народа России индуцирует повышение производительности труда во всех сферах жизнедеятельности государства.

Ключевые слова: система, мышление, искусство, креативность, подсознание, инсайт.

Экспозиция. Главная партия в ИП РАН.

Июнь 1983 года, Арбатская площадь. Через дорогу от «Праги», прижавшись спинами к торцам прямоугольной смычки двух зданий (одного вдоль Нового Арбата, другого – по бульвару), застыла очередь телефонных будок. Телефон-автомат, телефон-автомат, телефон-автомат, а вот и свободный. И толстый справочник на месте. Так, Президиум Академии наук… Наконец, после третьей переадресовки, на «Можно мне Людмилу Ивановну Анциферову?» дождался «Я вас слушаю».

Своим дикторским тоном стараюсь убедить на расстоянии в абсолютной необходимости помочь просителю: «Добрый день, Людмила Ивановна! Меня зовут Михаил Борисович Кушнир, я гнесинец, музыковед. По распределению открывал и преподавал в Пермском институте культуры (теперь „искусств“ – М.Б.). В Перми, как аспирант по философии профессора Пермского университета Владимира Вячеславовича Орлова, выдвинул на всесоюзной конференции идеи развития ленинской теории отражения. Я эти разработки опубликовал ещё в дипломной работе при содействии своего рецензента профессора Психологического института Чуприковой Наталии Ивановны (убедительный аргумент: чтобы в Москве, два таких психолога, да не знали бы друг друга! —М.Б.)».

Вот суть этих нововведений, – продолжаю я. Первое: процесс восприятия возможен в том, и только в том случае, если структура, свойства объекта заранее, до процесса восприятия находятся у воспринимающего субъекта. Отсюда следует второе: решение любой задачи возможно в том, и только в том случае, если способ, матрица решения в готовом виде заранее имеется у субъекта, решающего эту задачу. И тогда всплывает третье условие: должен существовать особый институт цивилизации, в котором уже есть элементы и алгоритмы решения всех задач. Этот институт для всей цивилизации подобен родному языку для отдельной личности: любая мысль составляется из готовых слов родного языка по готовым правилам грамматики и законам логики. (Слишком много новой информации для моментального осознания, но ведь это сама Анциферова! Продолжаю, чуть понизив тембр голоса и прибавив темп).

– Единственный институт цивилизации, соответствующий необходимым критериям – искусство. В таком случае последствия жизнедеятельности, не учитывающие названные положения, могут для Советского Союза обернуться экономической катастрофой! Поэтому я обращаюсь к вам с просьбой… «Я все поняла, не продолжайте», – прерывает меня властный женский голос. «К сожалению, данными проблемами никто в стране не занимается. Единственный ученый, чья тематика исследований соприкасается с подобными вопросами, – Яков Александрович Пономарев. Я сейчас поговорю с ним, а вы перезвоните мне минут через десять».

Переживая двухминутный спич, жду ровно десять минут: «Яков Александрович Вас ждет. Подъезжайте к нему в Институт психологии на Ярославской, он находится…». Теперь я радостно перебиваю Анциферову: «Знаю-знаю, я жил в общежитии института имени Гнесиных, академия рядом, за углом, на Ярославской! Спасибо огромное!» – «Успеха Вам!».

Полдесятого. Сидим с Пономаревым в его лаборатории на третьем этаже без малого шесть часов, отвлеклись от темы только раз – молча выпили пустой, но очень сладкий чай. Отставив стаканы, продолжаем перебирать креативность вождей: «Ленин, да, фортепиано в детстве, шахматы, в Шушенском бегал на лыжах в соседнее село на уроки гитары! А Сталин? Семинария, понятно, молитвы, библия, ну, и стихи, конечно. В хрестоматиях печатали! Дальше – провал, один другого бездарнее. Совсем непонятен теперешний, мечется из стороны в сторону, новации – каждый день. Творец, однако.» (Это была только догадка, про стихи Андропова мы и слыхом не слыхивали.) «Как Вы себе представляете – изменить мышление управленческих кадров… Разве кто поверит, что из-за этого может (только может!) обрушиться народное хозяйство Союза? И что, конкретно, Вы хотите предложить?» – «Все физики из трехтомника Ландсберга деятельно искусством занимались…» – «Гении – не пример, Вы же не психолог, а Ваше всеобщее творческое мышление – огромная проблема!»

Дверь без стука приоткрылась, высунувшаяся голова произнесла с укоризной: «Давайте, товарищи, заканчивать свою работу. Кроме вас, никого давно в здании нет. А институт запирать положено». Яков Александрович встает, и я, сидя, как пришибленный, гляжу ему снизу-вверх прямо в глаза и хриплым, вдруг безнадежным голосом в который раз за вечер задаю вопрос, ради которого и вышел на корифея советской науки: «Но, все-таки, что-то ещё можно сделать?»

И тут я слышу ответ, который врезался мне в память и вот уже тридцать третий год постоянно в сознании всплывает: «Нельзя ничего сделать: в ближайшие пятьдесят лет никто на Земле Вас не поймет. Лучше напишите статью, у меня брат – редактор журнала, мы статью обязательно опубликуем. А лет через пятьдесят кто-нибудь наткнется на статью и, возможно, сумеет воплотить теоретические изыскания в практику воспитания творческой личности, обосновать и доказать реальность и действенность гипотезы о решающем значении Вашей новой конструктивной функции искусства».

Не могу остановиться: «Но ведь Советский Союз может постигнуть катастрофа!» (мы с Пономаревым обсуждали, естественно, неизбежность только экономической катастрофы как следствие отсутствия творческого мышления – теперь сказали бы «недостатка креативности» – у первых секретарей партийных структур, у членов правительства, у руководителей промышленности и сельского хозяйства, обязанных принимать решения. В процессе долгих размышлений мы согласились, что сантехники и шоферы до известного предела могут и не иметь самостоятельного мышления. А вероятность политической катастрофы просто не могла прийти в голову!). «И что вам за дело до Советского Союза?» – просто, без усмешки парировал Яков Александрович.