Павел Румянцев - В поисках нормы. Размышления психиатра

«Болдинская осень» Пушкина – выраженное маниакальное состояние поэта, чего бы там не говорили. Пушкин был склонен к колебаниям настроения. Кстати, его знаменитое «Не дай мне Бог сойти с ума…» имеет под собой реальные опасения. И вовсе не «на цепь посадят…».

Пушкин на самом деле боялся сумасшествия, потому что у него было много родственников с отклонением в психике. Но гений он и в болезни гений! «Болдинская осень» – из тех редких форм продуктивной мании, когда все получается, все выходит, все делается. Чаще мании бывают непродуктивные, все только пустой «пшик» и ничего путного.

Не забуду, как однажды зашел в гости к больной, находящейся в мании.

В квартире было все перевернуто. Начала мыть полы – бросила. Ведро и половая тряпка остались посреди комнаты. В ванной – часть белья в машинке, часть на полу, рядом разбитая плитка.

В конце концов мы оказались на кухне, где тоже все было в беспорядке.

– Доктор, хотите чаю?

– Да.

– Торт к чаю будете?

Не отказался. Грешен, я сладкоежка. Открывает холодильник, там на полках штук двадцать тортов.

– Зачем вам столько? Не съедите ведь!

Ответ убийственный:

– Так они все разные! Хочется попробовать каждый!

Гоголь умер от депрессии, все признаки которой описаны наблюдавшими его врачами: пониженное настроение, замедленность мысли, обездвиженность. Общая апатия и нежелание что-либо делать. Гоголь отказывался от пищи. Медленно умирал. У одного из докторов такое поведение даже вызвало подозрение о том, что Гоголь сознательно умерщвлял себя.

А ведь такие «осознанные» депрессии духа (чаще мы имеем дело с депрессиями эмоций) бывают. Редко, но бывают. От таких депрессий пошло выражение: «упал духом».

Женщина потеряла своих близких в автокатастрофе, ее привезли в психиатрическую больницу с выраженной депрессией. Она сразу сказала: «Лечите – не лечите, я приехала умирать». Кормили через зонд, вливали внутривенно питательные растворы, давали антидепрессанты. Женщина безропотно все принимала, но продолжала угасать на глазах. Через две недели умерла. На вскрытии ничего не обнаружили: ни истощения, ни инфарктов, ни инсультов. Ничего! Просто констатировали смерть.

Медицина в таких случаях бессильна. Человек сам включает механизм саморазрушения. Думаю, если бы врачи и знали, что у Гоголя депрессия, и лечили бы его даже современными антидепрессантами, все завершилось бы точно так же. Гений Гоголя выработал себя. Его ничто не удерживало в этом мире, он не хотел больше жить. Он сам себе не нравился, не зря сжег второй том «Мертвых душ». Редкий, очень редкий вид депрессии. Но на то и болезнь гения! Болезнь ли?

Посмотрим на наш рисунок.

Вроде бы все просто и в то же время все относительно. Язык не поворачивается назвать «болезнью» пушкинскую Болдинскую осень. Однако если отмечать на шкале «цикло» тогдашнее состояние поэта, мы обязаны поместить его на пик мании.

Вообще слово «мания» – не очень удачный термин для обозначения расстройств настроения. Лучше было бы так: много чувств – повышенное настроение – гипертимия (от «гипер» – много и «тимус» – чувство, настроение). Мало чувств – пониженное настроение – гипотимия.

Колебания настроения от повышенного к пониженному и обратно – циклотимия. Выраженные, глубокие колебания настроения – циклотимическая болезнь . Этих терминов было бы достаточно, без всяких «маниакально-депрессивных психозов». Слово «психоз» в нашем представлении все же предназначено для более грубых расстройств психики.

Да и со словом «мания» у нас связаны другие ассоциации: мания величия, маньяк-убийца, мания преследовании, клептомания, пиромания или из современных – лудомания (страсть к игровым автоматам) и т. д.

Что поделать, и в психиатрии встречаются омонимы: одно и то же обозначение разных по смыслу понятий.

Но вернемся к поискам нормы. Устойчивость мании (гипертимии) по отношению к норме высока. Если мы попытаемся отметить на оси «цикло» настроение кого-то из своих знакомых или свое собственное, то в случае с манией диапазон, разброс условной нормы очень широк.

Где бы мы ни поставили отметку, как бы далеко ни ушли от нормы к болезни, все можно, правда, при определенных условиях, с оговорками, объяснить и приравнять к норме.

Чего не скажешь о депрессиях. Если при маниях критика снижена, то при депрессиях она завышена. Критическая оценка себя, окружающего мира приводит к разочарованию в жизни, к риску суицидов. Отсюда, даже неглубокая депрессия ближе к болезни, чем к норме. При депрессии вообще все симптомы ближе к болезненным расстройствам.

Время течет медленно, мысли – тоже, окружающий мир не привлекает внимание. Нет желания реагировать на внешние раздражители. Не хочется ничего делать, не хочется отвечать на вопросы.

При мании воспоминания яркие, неожиданно вспоминаются эпизоды из такого далекого прошлого, что окружающие только диву даются.

Одна больная рассказала о встрече с подругой, причем вспомнила все детали до малейших подробностей: о чем говорили, что сказала она, что ответила подруга, вспомнила, во что была одета подруга, какая на ней была юбка, блузка, шарфик. Как они сидели в кафе, какое вино пили, чем закусывали, какой счет принес официант до копейки. Все бы ничего, да только была эта встреча пятнадцать лет назад. А больная вспоминала и вспоминала один за другим эпизоды из своей жизни, и также подробно, год за годом.

При депрессии все наоборот. Самые простые события из жизни вспоминаются с трудом. У депрессивного больного анамнез (историю болезни) не собрать. Не могут ответить: кем работают, где живут, давно ли заболели? Порой создается впечатление слабоумия. И отличить это ложное слабоумие от истинного не так легко.

Однажды на врачебную конференцию опытный, не интерн, а именно опытный врач привел молодую женщину тридцати пяти лет. Он хотел продемонстрировать коллегам уникальный случай раннего начала болезни Альцгеймера. Женщина сидела в однообразной позе, говорила медленно, после продолжительных пауз. Не могла ответить: какое сегодня число, где она находится, сколько ей лет?