Авантюристы, иллюзионисты, фальсификаторы, фальшивомонетчики

Сочинить такое завещание от имени Петра Великого самому д’Еону было нетрудно. Некоторые из статей этого завещания, которые касались Швеции, Польши, Турции и Персии могли быть позаимствованы из той политики, которой Россия действительно держалась со времени Петра Великого в отношении этих государств. Все же другое, как, например, восстановление торговли на Востоке через Сирию, разделение всемирного господства между Россией и Францией или Австрией и, наконец, нападение азиатских орд на французскую территорию могло быть собственным вымыслом д’Еона.

Надо сказать, что завещанию этому, переданному д’Еоном Людовику XV, версальский кабинет не придал никакой важности, а изложенные в нем планы и виды посчитал и невозможными, и химерическими. Однако д’Еон верно предрекал будущий образ действий петербургского кабинета в Польше. Он был настолько сметлив, что предугадать такой поворот событий ему не стоило особого труда, но между этим и теми гигантскими планами, которыми, по всей вероятности, он сам наполнил мнимое завещание Петра Великого — огромная разница. Возможно, что эти несбыточные планы заставили версальский кабинет отнестись и к правдоподобной части завещания как к произведению пылкого воображения, а не к зрело-обдуманной политической программе.

Из Парижа д’Еон отправился опять на свой прежний пост в Петербург. Здесь он нашел значительные перемены: доверие к старому канцлеру Бестужеву снова возросло, и он, как известно, был главным виновником отступления русских войск, успевших уже овладеть Мемелем и одержать победу при Гросс-Егерндорфе. Бездействие фельдмаршала Апраксина весьма невыгодно отозвалось для Франции и для Австрии. Возвращение д’Еона в Петербург было неприятно для Бестужева, который заявил маркизу де-л-Опиталю, что молодой д’Еон — человек опасный и что он не рад опять встретиться с ним, потому что считает д’Еона способным наделать смут в империи. Но именно этот-то отзыв о д’Еоне и был главной причиной, по которой маркиз де-л’Опиталь настоятельно требовал безотлагательного его возвращения в Петербург.

Вскоре после приезда туда д’Еона, в феврале 1758 года, место Бестужева занял граф Воронцов, оказывавший д’Еону особое расположение. Благодаря этому д’Еон, после своего третьего приезда в Петербург, получил предложение императрицы остаться навсегда в России. Однако он, выставляя себя французским патриотом, отказался от этого предложения и в 1760 году окончательно уехал из России. Причиной его отъезда из Петербурга было расстройство здоровья, главным образом глазная болезнь, требовавшая лечения у искусных врачей.

По приезде в Версаль д’Еон был принят с почетом новым министром иностранных дел герцогом Шуазелем. Он привез с собой во Францию возобновленную императрицей Елизаветой Петровной ратификацию договора, заключенного между Россией и Францией 30 декабря 1758 год, а также морской конвенции, к которой приступили Россия, Швеция и Дания. Людовик XV оказал д’Еону за услуги его в России, как в женском, так и в мужском платье, особенную благосклонность, дав ему частную, аудиенцию и назначив ему ежегодную пенсию в размере 2000 ливров.

Прекратив на время свои занятия по дипломатической части, д’Еон в звании адъютанта маршала Брольи отправился на поля битвы и мужественно сражался при Гикстере, где был ранен в правую руку и в голову. Оправившись от ран, он поспешил снова под знамена и отличился в битвах при Мейншлоссе и Остервике.

Окончив этим свои воинские подвиги, д’Еон захотел снова вступить на дипломатическое поприще и был назначен в Петербург резидентом на место барона Бретейля, который, оставив этот пост, доехал уже до Варшавы. Но когда в Париже было получено известие о перевороте, произошедшем 28 июля 1762 года, в результате которото на престол в России вступила Екатерина П, Бретейлю послали предписание немедленно вернуться в Петербург и, вследствие этого, посылка д’Еона не состоялась.

В то время, когда четвертая поездка д’Еона в Россию расстроилась, французским послом в Лондоне был назначен герцог Ниверне, а в секретари ему был дан д’Еон, который вместе с тем должен был исполнять обязанности тайного агента Людовика XV. Окончив свое поручение, герцог Ниверне уехал из Англии во Францию, передав д’Еону управление французским посольством до назначения нового посла, который и явился в лице графа де-Герши. Между ним и д’Еоном произошли столкновения вследствие того, что д’Еон истратил из посольских денег такую сумму на расходы по посольству, которую граф де-Герши, человек чрезвычайно расчетливый, не хотел принять на счет правительства. Одновременно с этим д’Еон предъявил к королевской казне претензию в громадных размерах (317 000 ливров). Так как он не находил покровительства короля в своей вражде с графом де-Герши и не надеялся получить от правительства удовлетворения своей финансовой претензии, то и пригрозил обнародовать имеющуюся у него в руках секретную переписку, которую он вел как с советниками Людовика XV, так и с ним самим. Вдобавок к этому маркиза Помпадур узнала, что д’Еон был в самых близких отношениях с принцем Конти, с которым в то время маркиза находилась в ожесточенной вражде. Все это привело к тому, что д’Еон потерял у короля свой прежний кредит, и от него потребовали выдачи находившихся у него секретных бумаг. Д’Еон упорствовал, почему для переговоров с ним по этому делу в Лондоне был привлечен знаменитый писатель Бомарше. После многих скандалов д’Еон за условленное денежное вознаграждение согласился выдать Бомарше секретные бумаги, но в сделке по этому вопросу кроме требования от д’Еона сохранения в глубочайшей тайне всего прошлого, было, между прочим, постановлено, что кавалер д’Еон обязуется надеть женское платье и не снимать его никогда.

Сохранилось известие, что первая мысль о таком окончательном превращении в женщину д’Еона — дипломата, писателя, храброго драгуна, кавалера ордена св. Людовика, появилась у г-жи Дюбари, новой фаворитки Людовика XV. Поводы к такому странному требованию не выяснены до сих пор, здесь есть какая-то необъясненная тайна. Однако, из всего того, что известно относительно такого странного превращения господина д’Еона в девицу Луизу д’Еон, можно сделать следующее предположение.

Король Людовик XV, боясь со стороны раздраженного д’Еона огласки вверенных ему некогда тайн, воспользовался ролью женщины, которую играл некогда д’Еон, и, одев его на старости лет в женское платье, хотел этим осмеять и подорвать таким образом в общественном мнении Франции, Англии и даже всей Европы всякое к нему доверие.

Как бы то ни было, но жребий д’Еона был решен в Версале. Что же касается его самого, то он пустился в мистификацию. Так, в одном из своих писем от пишет, что женская одежда будет несообразна с его полом, и что он сделается предметом толков и насмешек, почему и просил разрешить, чтобы женское платье было для него обязательно только по воскресеньям. Просьба эта была оставлена без внимания. В другом письме, напротив, он заявлял о своей принадлежности к женскому полу и даже хвалился тем, что, находясь среди военных людей умел сохранить такое хрупкое добро, как девичье целомудрие.