Дмитрий Мамичев - Преступники и преступления с древности до наших дней. Маньяки, убийцы

Дело Хаарманна вызвало огромное возбуждение населения Ганновера и исключительный интерес не только в Германии, но и во всех других странах. В Ганновере толпа народа, во главе которой находились родственники убитых, вела себя столь бурно, что понадобилось вмешательство вооруженной силы.

Особенно сильны были в германской прессе нападки, направленные против гамбургской полиции. Прусское министерство внутренних дел нашло даже необходимым послать в Ганновер для расследования своего представителя, которым оказался пресловутый Вейс, будущий начальник берлинского уголовного розыска и организатор налета на советское торгпредство в Берлине. В отношении всех замешанных в это дело чинов уголовного розыска было начато расследование. Наличность уголовно-наказуемых преступлений (взятка, отказ от расследования преступления) была отвергнута. Это вызвало бурю негодования, так как было установлено, что Хаарманн, заведомый для чинов розыска преступник, встречался с ними в ресторанах и кафе, пил с ними и угошал их. Но дисциплинарное расследование привело к отстранению от должности нескольких сотрудников уголовного розыска. Эта мера не удовлетворила, однако, общественное мнение. Это неудивительно, ибо даже один из исследователей дела Хаарманна, Гиан, вообще защищавший ганноверскую полицию, принужден был заявить:

«В апреле был убит Витцель; его отец говорит, что полиция не обратила никакого внимания на исчезновение молодого человека. В 1923 году две женщины сделали заявление о „спавшем“ молодом человеке, а назавтра были найдены принадлежавшие ему вещи; так называемая „свинина“ была доставлена в полицию; хозяйка Хаарманна подавала на него жалобы, судилась с ним и с его возлюбленным Трансом; в комнате Хаарманна находились целые горы одежды, белья, книг, принадлежавших убитым юношам, а уголовный розыск, несмотря на все это, продолжал до самого последнего дня пользоваться услугами Хаарманна как осведомителя. Он не считал нужным обратить достаточное внимание на этого тысячекратно подозреваемого человека».

Как и дело людоеда Денке, так и дело Хаарманна заставляло поставить вопрос: каким образом оказалось возможным, чтобы человек, окруженный многочисленными соседями, на виду у полиции и уголовного розыска убивал людей, потрошил их, выносил во двор ведра с кровью и внутренностями убитых, бросал среди города в реку кости и черепа, и чтобы все это оставалось необнаруженным? Если твердо установлено, что Хаарманн убил около 30 человек за несколько лет, то где гарантия, что из 500–600 человек, пропавших в 1923 году в Ганновере, убито Хаарманном или кем-нибудь другим не меньшее еще число? Если так легко и элементарно просто почти на глазах у всех совершать массовые убийства, то на что нужны полиция и уголовный розыск, и где те пресловутые гарантии, тот пресловутый правопорядок, которым так гордятся страны Европы?

Удивительно ли, что процесс Хаарманна и Гранса, несмотря на то, что он совпал с выборами в германский рейхстаг, привлек исключительное внимание всей Германии и других стран. Корреспонденты всех крупных газет съехались в Ганновер. Весь квартал, где помещается здание суда, был оцеплен полицией. По прилегающим улицам было остановлено трамвайное движение. Все ганноверские власти, в том числе ганноверский правительственный президент Носке, с неотступным вниманием присутствовали в зале суда. Интерес к личности заключенных у присутствующей публики выражался в столь несдержанных формах, что председателю суда пришлось запретить зрителям разглядывать подсудимых в бинокли. С другой стороны, негодование по отношению к Хаарманну и чувство мести со стороны родителей убитых были настолько сильны, что пришлось обыскивать публику, чтобы помешать проносу в зал заседания оружия.

Обвиняемые держали себя по-разному. Хаарманн вначале процесса крайне волновался, часто плакал. Присутствие публики раздражало его настолько, что он заявил суду:

— Меня раздражает, что здесь так много женщин, у которых нет чувства человечества. Пусть они выйдут.

Это несколько необыкновенное требование было, конечно, отклонено. Но чем дальше, тем Хаарманн становился спокойнее и увереннее.

Совершенно иначе вел себя Гране. С первого до последнего дня процесса он вел себя так же, как во время предварительного следствия, т. е. невозмутимо, спокойно, хладнокровно, уверенно. Только после объявления приговора его выдержка изменила ему… Совершенно по-разному реагировали оба обвиняемые на предъявленные им обвинения. Хаарманна обвиняли в 27 убийствах, Гранса в подстрекательстве в двух случаях убийства. Хаарманн сознался в 24-х убийствах. Как ни безразличны были, с точки зрения приговора, эти три убийства, которые Хаарманн отрицал, но он упорно не хотел признать их.

— Предположим, что я убил тридцать человек, — говорил он, — я охотно беру их на свой счет. Но пусть меня не делают ответственным за то, чего я не совершал.

Эта странная любовь Хаарманна к правде привела к тому, что он во время судебного следствия изменил свою тактику в отношении Гранса. Хаарманн рассказал, что Гране жил на его счет, что Гране эксплуатировал и даже обкрадывал его. Когда Хаарманн отбывал одно из наказаний за кражу, Гране распродал все, что было в комнате у Хаарманна до последнего стула. Гране, следуя принятой им системе защиты, упорно все это отрицал. Тогда раздраженный Хаарманн заявил:

— Я не хочу впутывать Гранса в эти дела, но пусть он говорит правду. Он жил на мои деньги, он меня обманывал и обкрадывал. Если Гране будет это отрицать, то я расскажу еще другие веши.

Гране продолжал отрицать, и тогда Хаарманн рассказал об истинной роли Гранса, о том, что он отыскивал для него и приводил для него молодых людей, что он знал об убийствах, что он торопил Хаарманна, когда тот медлил с убийством, что он получал вещи с убитых и т. д. Все более раздражаясь упорным нежеланием Гранса сознаться, Хаарманн рассказал, что одно из убийств, приписываемых ему, в действительности совершено Грансом вместе с каким-то из его приятелей. Лело, по словам Хаарманна, было так: однажды он пришел к себе домой и нашел там труп молодого человека. Тут же был Гране и его приятель, которые заявили Хаарманну:

— Имей в виду, это ты убил его, а не мы.

Попытки Хаарманна привели к тому, что Гране пригрозил Хаарману рассказать, где следует, о других его убийствах. Гране и приятель ушли, оставив труп в комнате Хаарманна, которому пришлось разрезать его на части, как это он всегда делал со своими жертвами, и выбросить в реку. Одним больше, одним меньше, это, в конце концов, не составляло для Хаарманна никакой разницы.

Сознаваясь в 24-х убийствах, Хаарманн отрицал два обстоятельства: он категорически заявил, что пять черепов, найденных в реке, не принадлежат его жертвам. По словам Хаарманна, он во всех без исключения случаях раздроблял черепа на мелкие кусочки топором, найденным у него в комнате. Хотя и это обстоятельство не могло иметь какого-либо значения для судьбы Хаарманна, он тем не менее решительно настаивал на своем утверждении. Было же оно, по-видимому, неправильно, так как по одному из черепов был опознан убитый Хаарманном Витцель.