Марина Архипова - Прощение. Как примириться с собой и другими

Кирилл никогда не видел деда и бабушку по отцу. Он знал, что они умерли до его рождения, и как-то о них не задумывался. Когда ему было уже далеко за тридцать, он поехал в гости к родственникам, жившим в другом городе. Только тогда он узнал, что родители отца были репрессированы, деда расстреляли, а бабушка умерла в лагере.

Вернувшись домой, Кирилл спросил отца: «Папа, почему ты мне никогда об этом не рассказывал?» Отец стал говорить о том, что хотел уберечь его от гнетущих подробностей, что не считал нужным омрачать его любовь к Родине знанием тяжелых страниц семейной истории… Кирилл слушал отца и видел в его глазах страх. Он понял, что этот страх, несмотря на то, что времена изменились, никуда не исчез, он живет в отце и может проявиться в нем самом.

Можно понять человека, который провел детство и юность с позорным клеймом «сын врагов народа» и не хочет об этом вспоминать. Но приходится признать, что им движут страх, стыд и обида – чувства разрушительные, порабощающие, негативно влияющие на жизнь следующих поколений. Отказываясь помнить о тяжелых страницах нашей истории, мы тем самым разрываем связь со своими родными, которая нужна и нам, и им. Нам – потому, что многие поколения предков желали своим потомкам добра, и эта сила любви, передающаяся из рода в род, может нас поддерживать. Им – потому, что предки наши были несовершенны и нуждаются в наших молитвах, а как молиться за тех, чьих имен и жизни мы не знаем?

Народ – это единство, а не механическое скопление единиц. Даже если мы не участвовали в тех или иных трагических событиях лично, нельзя сказать, что они не имеют к нам отношения. В социальной философии проводится различение личной и коллективной политической виновности. Действия чиновников и военных, совершивших преступления, подлежат рассмотрению в судах и уголовному преследованию, как это было, например, с нацистами. Но есть еще коллективная политическая ответственность, обусловленная «фактической принадлежностью граждан к государству, от имени которого были совершены преступления. <���…> Такого рода виновность распространяется на членов политического сообщества независимо от их индивидуальных действий или от степени их согласия с политикой государства. Тот, кто пользовался благами общественного состояния, должен так или иначе отвечать за зло, совершенное государством, часть которого он составляет» [48] Рикер П. Память, история, забвение. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 2006. С. 655. .

Такая постановка вопроса часто вызывает напряжение и протест: почему на людей, которые не причастны к действиям, санкционированным правительством их страны, и не согласны с этими действиями, а может быть, и вовсе родились позже травматических событий, ложится ответственность за них? Мы не хотим чувствовать себя виноватыми за то, в чем лично не участвовали. Однако отрицание ответственности не освободит нас от нее.

Группа молодых католиков из Европы приехала в Петербург погостить в православной общине. Однажды заговорили о чешских событиях 1968 года и кто-то из русских ребят пошутил по поводу злопамятства европейцев: больше сорока лет прошло, а нас все корят этими танками в Праге… Чешка Злата заплакала. Молодой человек извинился.

Злата была грустна и во время катания на кораблике, и вечером в театре. Было видно, что она старается вести себя, как будто ничего особенного не произошло, но ей тяжело. На следующий день вместо прогулки по городу состоялся стихийный круглый стол, на котором речь шла об исторической памяти, ответственности, прощении и примирении.

Признание своего личного участия в коллективной ответственности за зло, совершенное от имени твоей страны, не предполагает искусственного возгревания в себе чувства вины или демонстративных актов покаяния. Речь идет скорее о трезвом знании исторических событий, разрушивших жизнь многих людей, об уважении к ранам, которые напоминают о себе долгое время и проявляются в конкретных человеческих судьбах, и о верности своему народу. Если мы с гордостью сознаем себя русскими, когда речь идет о великих деяниях, почему мы отделяем себя от ошибок и преступлений, совершенных нашим государством? Чтобы освободиться от тяжкого прошлого через прощение, надо сначала признать вину.

Хотя признание такой ответственности не грозит нам наказанием, принять ее нелегко. П. Рикер [49] Поль Рикёр (1913–2005) – французский философ, один из ведущих представителей философской герменевтики – науки о понимании. Был воспитан в протестантской семье и до конца своей жизни оставался христианином, дружил с папой Иоанном-Павлом II и посещал общину Тэзе. , крупный французский философ, глубоко верующий христианин, прошедший Вторую мировую войну, утверждает, что именно в ситуациях исторической вины, когда надо прощать и просить прощения, «разворачиваются во всю ширь стратегии оправдания, находящие опору в словесных уловках того, кто всегда хочет быть правым. Нигде так не требуются интеллектуальная честность и стремление хорошо разбираться в собственном „я“, как на этом уровне сложных мотиваций. Здесь мы сталкиваемся с желанием ничего не знать, со стремлением найти укрытие в безразличии и с тактикой дремотного забвения» [50] Рикер П. Память, история, забвение. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 2006. С. 656. .

Равнодушие и умолчание по отношению к истории опасны, поскольку они разрывают связь поколений, не позволяют исцелить раны, нанесенные трагическими событиями прошлого, – раны, которые дают о себе знать на протяжении жизни нескольких поколений.

Другой опасной крайностью, противостоящей равнодушию, является непримиримость. Равнодушие ничего не хочет знать – непримиримость неутомимо умножает знание о винах, обидах и преступлениях. Равнодушие стремится к забвению – непримиримости свойственна жгучая память: «Не забудем, не простим!»

Виктор Франкл, три года проведший в нацистских концлагерях, рассказывал о заключенном, который после освобождения размахивал правой рукой у него перед носом и кричал: «Пусть мне отсекут эту самую руку, если они все не будут у меня кровью харкать!» Франкл с удивлением вспоминал, что этот человек вовсе не отличался патологической жестокостью, он был неплохим парнем, хорошим товарищем.

С другим бывшим заключенным Франкл шел через поля. Когда они подошли к участку с молодыми всходами, Виктор стал его обходить, но спутник злобно схватил его за руку и потащил прямо по посевам с криком: «Да они всю жизнь нашу растоптали, а ты боишься повредить несколько колосков!»

Пережитая боль вызывает у жертв ответную агрессию. Люди долго терпели насилие и после освобождения готовы применять насилие к тем, кто был прямым виновником их страданий, и к белому свету вообще: растения никак не могут быть ответственны за страдания узников концлагеря, но в помраченных болью глазах потерпевшего каждый, кто не испытал таких же мучений, как он, уже этим виноват и заслуживает наказания. В непримиримости немало правды, поскольку она вызвана подлинным человеческим страданием, но в ней есть и неправда, поскольку она отвечает на зло злом, отвержением, обличением.