Наталья Гарбер - Как писать в XXI веке?

Прочти, закрой глаза и протяни мне руку… Отсутствующему другу протяни руку твою.

Я не буду в состоянии пожать ее моей рукой — она будет лежать неподвижно под землею… но мне теперь отрадно думать, что, быть может, ты на твоей руке почувствуешь легкое прикосновение.

И образ мой предстанет тебе — и из-под закрытых век твоих глаз польются слезы, подобные тем слезам, которые мы, умиленные Красотою, проливали некогда с тобою вдвоем, о ты, мой единственный друг, о ты, которую я любил так глубоко и так нежно!»

Пример переложения

Поиск формата этой главы дался мне тяжелее всего, ибо писание стихов есть наитие, так что учить тут можно разве что тому расширенному состоянию сознания, которое мы обсуждали в технологии фрактального построения «больших» произведений из малых форм. Все саморефлексии значительных поэтов о том, как с ними приключилась поэзия — это истории волшебных сказок, где не будь герой Иваном-Царевичем — ничего бы и не было.

Решение для этой главы я нашла в духе хокку: взять тезу и антитезу и попытаться, интегрируя их, оказаться чем-то полезной себе и вам, читателям, в созидании состояний, порождающих стихи. А уж остальное — в руке Божьей.

Тезой при подробном изучении стал двухметровый, «простой», «революционный», «рациональный» и «социальный» поэт Владимир Маяковский, которого я нежно люблю именно из-за масштаба внутренних противоречий и внешней силы их проявления. Антитезой стала Марина Цветаева, чуть ли не самая «сложная», «реакционная», «иррациональная» и «асоциальная» в российской литературе поэтесса, извечный кошмар всех редакторов, холодеющих при виде томных барышень с тетрадками псевдорифмованного бреда.

Маяковский, официальный «производственный» поэт революции, мгновенно по их написании печатавший свои стихи миллионными тиражами, самоотверженный автор агиток, объехавший полмира в роли «поэтического атташе СССР по культуре» — и пустивший себе пулю в лоб в весенней Москве 1930 года. И Цветаева, пророчествующая в ответ на анкету журнала «Числа» из эмигрантского затворничества, что ее стихам, «разбросанным в пыли по магазинам // (Где их никто не брал и не берет!), // Моим стихам, как драгоценным винам, // Настанет свой черед. (Москва 1913—Париж 1931)». И по возвращении в Россию в 1939 году, полностью невостребованная и тотально отвергаемая СССР, кончившая веревкой в Елабуге.

Маяковский, чья предсмертная, продуманная в несколько дней записка, гласила:

«Всем

В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил.

Мама, сестры и товарищи, простите — это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет.

Лиля — люби меня.

Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо.

Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.

Как говорят — «инцидент исперчен»,

любовная лодка разбилась о быт.

Я с жизнью в расчете и не к чему перечень

взаимных болей, бед и обид.

Счастливо оставаться.

Владимир Маяковский, 12/ IV — 30 г.

Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным.

Сериозно — ничего не поделаешь.

Привет.

Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться.

В. М.

В столе у меня 2000 руб. — внесите в налог.

Остальное получите с Гиза.

В. М.».

Технологично, дельно, коротко, не так ли?

Цветаева написала в статье «Искусство в свете совести»: «Герой тот, кто и несвязанный устоит, и без воску в ушах устоит, поэт тот, кто и связанный бросится, кто и с воском в ушах услышит, то есть опять-таки бросится. Единственное отродясь не понимаемое поэтом — полумеры веревки и воска». А вот ее предсмертная записка писателям — перед тем, как повеситься:

«31 августа 1941 г.

Дорогие товарищи!

Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто может, отвезти его в Чистополь к Н.Н. Асееву. Пароходы — страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему и с багажом — сложить и довезти в Чистополь. Надеюсь на распродажу моих вещей.

Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мною он пропадет. Адр<���ес> Асеева на конверте.

Не похороните живой! Хорошенько проверьте».

Тоже, заметьте, все по делу, никакой лишней «лирики».

Так что довольно о технологии писательства, давайте честно — о том, с чего начали. Помните Одоевского? «Перо пишет плохо, если в чернильницу не прибавлена хотя бы капля собственной крови». Давайте о том, сколько крови надо, чтобы оно писало хорошо.

И предупреждаю: одна из слушательниц моей Школы малой прозы и поэзии, прозаик, пробовавший себя в поэзии, после разбора статьи Маяковского «Как делать стихи» твердо сказала — «теперь я точно знаю, что поэзии писать не буду». А другая как писала, так и пишет стихи — потому что Бог дал и вариантов нет. Так что я не буду вас обманывать — ни в том, чего стоит настоящая поэзия как творение и образ жизни ее автора, ни в том, насколько это просто — создавать новые миры, путешествие в которые навсегда лишает вас радостей обычной жизни и статуса «нормального человека», ибо сознание, однажды расширенное, сужено быть не может.

И правы Маяковский и Цветаева — поэт создает свои, поэтические правила жизни, направляет на их исполнение силы своего ума, души и воли ради устроения того целого, что не вписывается в этот мир. На то она и поэзия, такая у нее и цена.

Существуют, как мы знаем, три метода познания: аналитический, интуитивный и метод, которым пользовались библейские пророки — посредством откровения. Отличие поэзии от прочих форм литературы в том, что она пользуется сразу всеми тремя (тяготея преимущественно ко второму и третьему), ибо все три даны в языке; и порой с помощью одного слова, одной рифмы пишущему стихотворение удается оказаться там, где до него никто не бывал, — и дальше, может быть, чем он сям бы желал. Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихотворение — колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом.