Константин Душенко - Мысли и изречения древних с указанием источника

«Письма к Луцилию», 42, 4 (141, с.72)

Мы считаем купленным лишь приобретенное за деньги, а на что тратим самих себя, то зовем даровым (...) Всякий ценит самого себя дешевле всего.

«Письма к Луцилию», 42, 7 (141, с.72)

Кто сохранил себя, тот ничего не потерял, но многим ли удается сохранить себя?

«Письма к Луцилию», 42, 10 (141, с.72)

Мы живем так, что внезапно увидеть нас – значит поймать с поличным.

«Письма к Луцилию», 43, 4 (141, с.73)

Все, если взглянуть на изначальное происхождение, ведут род от богов.

«Письма к Луцилию», 44, 1 (141, с.73)

За всеми нами одинаковое число поколений, происхожденье всякого лежит за пределами памяти.

«Письма к Луцилию», 44, 4 (141, с.74)

Нет царя, что не произошел бы от раба, и нет раба не царского рода. (Со ссылкой на Платона.)

«Письма к Луцилию», 44, 4 (141, с.74)

Одной молитвой опровергаем другую. Желания у нас в разладе с желаниями.

«Письма к Луцилию», 45, 6 (141, с.75)

Жизнь любого занята завтрашним днем. (...) Люди не живут, а собираются жить.

«Письма к Луцилию», 45, 12–13 (141, с.76)

Мы лжем и без причин, по одной привычке.

«Письма к Луцилию», 46, 3 (141, с.77)

Обходись со стоящими ниже так, как ты хотел бы, чтобы с тобою обходились стоящие выше.

«Письма к Луцилию», 47, 11 (141, с.78)

Нет рабства позорнее добровольного.

«Письма к Луцилию», 47, 17 (141, с.79)

Любовь не уживается со страхом.

«Письма к Луцилию», 47, 18 (141, с.79)

Цари забывают, как сильны они сами и как слабы другие, и чуть что – распаляются гневом, словно от обиды. (...) Для того и нужна им обида, чтобы кому-нибудь повредить.

«Письма к Луцилию», 47, 20 (141, с.79)

Разве что-нибудь было не «совсем недавно»? Совсем недавно я был мальчиком и сидел у философа Сотиона, совсем недавно начал вести дела в суде, совсем недавно потерял к этому охоту, а там и силы. Безмерна скоротечность времени, и ясней всего это видно, когда оглядываешься назад. Взгляд, прикованный к настоящему, время обманывает, ускользая при своей быстроте легко и плавно. (...) Минувшее пребывает в одном месте, равно обозримое, единое и недвижное, и все падает в его глубину.

«Письма к Луцилию», 49, 2–3 (141, с.82)

Ты заблуждаешься, полагая, что только в морском плавании жизнь отделена от смерти тонкою преградой: повсюду грань между ними столь же ничтожна. Не везде смерть видна так близко, но везде она стоит так же близко.

«Письма к Луцилию», 49, 11 (141, с.83)

Что ты веселишься, если тебя хвалят люди, которых сам ты не можешь похвалить?

«Письма к Луцилию», 52, 11 (141, с.88)

Рассказывать сны – дело бодрствующего; признать свои пороки – признак выздоровления.

«Письма к Луцилию», 53, 8 (141, с.90)

Мы думаем, будто смерть будет впереди, а она и будет, и была. То, что было до нас, – та же смерть.

«Письма к Луцилию», 54, 5 (141, с.91)

Изнеженность обрекла нас на бессилие, мы не можем делать то, чего долго не хотели делать.

«Письма к Луцилию», 55, 1 (141, с.92)

Постоянство и упорство в своем намерении – вещи такие замечательные, что и упорная лень внушает уважение.

«Письма к Луцилию», 55, 5 (141, с.92)

Голос мешает больше, чем шум, потому что отвлекает душу, тогда как шум только наполняет слух и бьет по ушам.

«Письма к Луцилию», 56, 4 (141, с.94)

Взгляни на него: (...) он ворочается с боку на бок, стараясь (...) поймать хоть легкую дрему, и, ничего не слыша, жалуется, будто слышит. Какая тут, по-твоему, причина? Шум у него в душе: ее нужно утихомирить, в ней надо унять распрю; нельзя считать ее спокойной только потому, что тело лежит неподвижно.

«Письма к Луцилию», 56, 7–8 (141, с.94)

У каждого потемнеет в глазах, если он, стоя у края бездны, взглянет в ее глубину. Это – не страх, а естественное чувство, неподвластное разуму. Так храбрецы, готовые пролить свою кровь, не могут смотреть на чужую, так некоторые падают без чувств, если взглянут на свежую или старую, загноившуюся рану либо прикоснутся к ней, а другие легче вынесут удар меча, чем его вид.

«Письма к Луцилию», 57, 4–5 (141, с.96)

Никто не остается в старости тем же, чем был в юности, завтра никто не будет тем, кем был вчера. Наши тела уносятся наподобие рек. (...) Я сам изменяюсь, пока рассуждаю об изменении всех вещей. Об этом и говорит Гераклит: «Мы входим, и не входим дважды в один и тот же поток». Имя потока остается, а вода уже утекла.

«Письма к Луцилию», 58, 22–23 (141, с.100)

(В мире) пребывает все, что было прежде, но иначе, чем прежде: порядок вещей меняется.

«Письма к Луцилию», 58, 24 (141, с.100)

Что такое конец жизни – ее отстой или нечто самое чистое и прозрачное (...). Ведь дело в том, что продлевать – жизнь или смерть.

«Письма к Луцилию», 58, 33 (141, с.101)

Многих красота какого-нибудь полюбившегося слова уводит к тому, о чем они писать не собирались.

«Письма к Луцилию», 59, 5 (141, с.102)

Лесть всех делает дураками, каждого в свою меру.

«Письма к Луцилию», 59, 13 (141, с.104)

(Истинная радость), не будучи чужим подарком, (...) не подвластна и чужому произволу. Что не дано фортуной, того ей не отнять.

«Письма к Луцилию», 59, 18 (141, с.105)

Я стараюсь, чтобы каждый день был подобием целой жизни.

«Письма к Луцилию», 61, 1 (141, с.105)

Несчастен не тот, кто делает по приказу, а тот, кто делает против воли.

«Письма к Луцилию», 61, 3 (141, с.106)

Кратчайший путь к богатству – через презрение к богатству.

«Письма к Луцилию», 62, 3 (141, с.106)

Мы ищем в слезах доказательство нашей тоски и не подчиняемся скорби, а выставляем ее напоказ. (...) И в скорби есть доля тщеславия!

«Письма к Луцилию», 63, 2 (141, с.107)

Для меня думать об умерших друзьях отрадно и сладко. Когда они были со мной, я знал, что я их утрачу, когда я их утратил, я знаю, что они были со мной.

«Письма к Луцилию», 63, 7 (141, с.107)

Перестань дурно истолковывать милость фортуны. То, что ею отнято, она прежде дала!

«Письма к Луцилию», 63, 7 (141, с.107)

Кто не мог любить больше, чем одного, тот и одного не слишком любил.

«Письма к Луцилию», 63, 11 (141, с.108)

Ты схоронил, кого любил; ищи, кого полюбить! (...) Предки установили для женщин один год скорби – не затем, чтобы они скорбели так долго, но чтобы не скорбели дольше.

«Письма к Луцилию», 63, 11, 13 (141, с.108)

(Об умерших:) Те, кого мним мы исчезнувшими, только ушли вперед.

«Письма к Луцилию», 63, 15 (141, с.108)

Сочинения иных ничем не блещут, кроме имени.

«Письма к Луцилию», 64, 3 (141, с.109)

Что такое смерть? Либо конец, либо переселенье. Я не боюсь перестать быть – ведь это все равно что не быть совсем; я не боюсь переселяться – ведь нигде не буду я в такой тесноте.

«Письма к Луцилию», 65, 24 (141, с.113)

Что можно добавить к совершенному? Ничего; а если можно, значит, не было и совершенства.

«Письма к Луцилию», 66, 9 (141, с.114)

Способность расти есть признак несовершенства.

«Письма к Луцилию», 66, 9 (141, с.115)

Одиссей спешил к камням своей Итаки не меньше, чем Агамемнон – к гордым стенам Микен, – ведь любят родину не за то, что она велика, а за то, что она родина.