Митин журнал

"Все пропьем, но флот не опозорим!" - пронеслось в голове у Кости, это была любимая фраза его отца, который был ветераном войны, работал на заводе, и часто, выпив с друзьями огромную литровую бутыль принесенного с завода спирта, потом часами сидел на кухне, уставившись на стену невидящим взором, и время от времени значительно произносил эти слова. Костя знал, что эта фраза принадлежит легендарному моряку-подводнику Маринеско, герою, потопившему немецкий крейсер, но так и не удостоившемуся правительственных наград из-за своего пристрастия к спиртному.

"Увидеть Париж и умереть! Какой, к черту, Париж, -- с раздражением подумал Костя, -- умереть стоит только ради такой славы, такой известности, чтобы пьяные рабочие и крестьяне пили на кухне спирт и поминали тебя!" Это признание стоило больше любых наград и звания героя, и Костя вдруг почувствовал, что он тоже будет точно таким же безвестным и любимым народом героем, и от одной мысли об этом у него слегка защемило сердце, и он еще более выразительно прогнулся всем телом и еще более старательно начал выворачивать ступню с пятки на носок.

В это мгновение, он вдруг неожиданно пережил еще одно озарение, он вдруг понял, почему в геометрии Лобачевского параллельные прямые пересекаются. По правде говоря, хотя Костя и изучал математику в Университете, раньше он никогда этого до конца не понимал, а теперь он не только это понял, но даже на какое-то мгновение явственно увидел, как две параллельные прямые вдруг неожиданно сблизились и пересеклись. Это произошло где-то очень-очень далеко, в космосе, и длилось всего одно мгновение, но Костя сумел его уловить.

"Будто вдоль по Питерской, Питерской пронесся над землей!" - тут же промелькнула у него в мозгу строчка из знакомой с детства песни, но на сей раз эти слова вдруг показались ему тоже исполненными глубокого мистического смысла, ведь это он сам собирался сейчас пронестись над землей, как "будто вдоль по Питерской, Питерской", со свойственными только русскому человеку удалью и размахом. И Косте вдруг стало стыдно, что он даже не помнил имени автора этих гениальных стихов, который как бы специально скромно со смирением затаился в ожидании Конца Света, когда наконец их скрытый пророческий смысл прояснится.

Теперь-то наконец он понял, почему Катя, которая была религиозной писательницей и диссиденткой, всякий раз, напиваясь, начинала петь эти "старые песни о главном", которые Костя всегда ненавидел. Она просто хотела таким образом дать ему знать, что уже "все схвачено", что уже многие члены церкви, включая Римского Папу и Патриарха, уже во все посвящены, но прямо об этом она ему сказать не могла. Он со стыдом вспомнил свой снобизм и то, что он в юности читал только Блока, Рембо, Верлена, Шарля Пеги, Лотреамона, а когда по радио звучали эти подлинно великие религиозные стихи, он с раздражением вскакивал и выключал радиоприемник.

Трансцендентное стало имманентным, тайное - явным, великое - малым, больше нет никакой разницы между плохим и хорошим. Ему было стыдно еще и потому, что раньше он только думал в своей гордыне, что не различает плохого и хорошего, хотя, на самом деле, до самого последнего момента, он их очень даже различал. Но Костя верил, что не все еще потеряно, автор песни еще жив, и он обязательно найдет этого скромного гения и по-братски обнимет его, попросит у него прощения. А если ему это не удастся, то он, как Раскольников, все равно выйдет на Красную площадь, упадет на колени и покается перед всем миром и людьми.

Костя представил себе, как из дверей Мавзолея навстречу ему выходят под руку Леонид Ильич Брежнев, Агаша и Ленин... Ленина было трудно узнать, потому что он почему-то был в напудренном парике и со шпагой. Все трое стоят посреди площади обнявшись, а Костя падает перед ними на колени и просит прощения. "Философы раньше хотели познать мир, а задача состоит в том... нет, все-таки Маркс был неправ, задача состоит в том, чтобы его преобразить. Не преобразовать, а преобразить." В этом суффиксе, отделявшем одно слово от другого, для Кости в это мгновение как бы сосредоточилась вся мудрость русской религиозной философии, проделавшей путь от марксизма к идеализму.

Тем временем охранники и полицейские медленно, но верно окружали Костю плотным кольцом, и с некоторым недоверием и опаской наблюдали за его телесными манипуляциями, им казалось, что он совершает ритуальные движения одного из неизвестных им видов восточных единоборств. Косте же, который начинал приплясывать все быстрее и быстрее, наоборот, показалось, что полицейские образовали вокруг него хоровод, и потихоньку начинают ему в такт хлопать. "Вот оно! Началось!" - радостно подумал Костя.

-- Все пропьем, но флот не опозорим! - на этот раз уже вслух произнес он, и ударил себя ладонью по колену, собираясь пуститься вприсядку. Однако именно в это мгновение полицейские все разом накинулись на него, скрутили и поволокли по полу, схватив за его любимую черную рубашку, которую в свое время Маруся привезла ему из Западного Берлина в подарок ко дню рождения, и которую он, к несчастью, в тот вечер надел. "Хорошо, что я оставил записку", -- успело промелькнуть у него в голове.

И действительно, подходя к Центру Помпиду, Костя успел бросить в урну скомканную записку, которую приготовил заранее, и на которой большими печатными буквами было написано: "Послушай, поручик, а может вернемся? Зачем нам, поручик, чужая земля?" Эта записка предназначалась для Коли Уткина, но, так как фамилия Коли была не Голицын, то он заменил в этой строчке, позаимствованной из известной песни, слово "Голицын" на слово "послушай".

Он не сомневался, что Коля обязательно найдет эту записку, так как урна, на самом деле, была бутылкой в огромном мистическом океане жизни. Рано или поздно Коля Уткин выловит ее, найдет записку, причалит свою шхуну к берегу, возьмет коня и поскачет, поскачет, дабы исполнить поручение Кости. О смысле поручения Косте было даже лень думать, ибо он был ясен и так.

***

В доме у Пьера не было отопления, и он, когда еще ждал приезда Гали, мечтал о том, как они будут спать вместе в одной кровати, и им будет не холодно, потому что они будут вести бесконечный эпидермический диалог. Но Галя отказалась с ним спать. Это его сперва ужасно разозлило, а потом он успокоился и подумал, что постепенно все же заставит ее, он создаст ей такие условия, что она просто не сможет от этого уклониться. Правда, Галя все же изредка исполняла свои супружеские обязанности, но все реже и реже.

Сначала, когда она приехала, Пьер был очень рад, он встретил ее с дочкой в аэропорту на машине, эту машину ему подарили в мастерской ручной работы для инвалидов, где он работал шофером-доставщиком. Машина была уже не новая, двери не закрывались, и он привязывал их веревочками, отчего они, когда Пьер ехал быстро, стучали и звенели. Иногда Пьер, когда дорога была пустая, начинал ехать зигзагами, вилять из стороны в сторону и дико хихикать.