Сергей Максимов - Крылатые слова

В Великороссии «чур», как божество, совершенно забыт, — осталось в памяти только его имя, да в глухих лесных местах кое-какие обычаи из далеких времен язычества. По всей Великороссии слово «чур» перенесли прямо на поземельные границы и этим именем зовут всякую межу, грань, рубеж, и т. п. Говорят «не ступай за чур» (за черту); «не лей через чур (через край), «наше по чур» (т. е. по эту грань) и т. д. Затем по всей обширной России чураются и зачуровываются, т. е. делают себя и разные вещи заговоренными, неприкосновенными, заповедными; словом, не забыли выражения, старого как русский белый свет и родная мать сыра-земля: «чур меня!»

А. K. Киркор в статье «Следы язычества» («Живописная Россия», т. III) говорит: «Чур белорусов — бог, оберегающий границы поземельных владений», а затем далее: «в то же время чур является домашним пенатом, так что каждый дом, каждое семейство имеет своего чура, охранителя домашнего очага, преследующего и отгоняющего демонов мрака». Я воспользовался для своего рассказа первым значением в виду задачи объяснить слово «черезчур»; г. Никольскому (рецензенту моей книги) понравилось и понадобилось второе. Понравилось между прочим потому, что в слове «пращур» ему послышалось слово чур, а понадобилось, конечно, с целью противопоставить свое объяснение, основанное на почитании предков. К этому чуру, «как духу предка, защитнику семьи», он и отнес все то, что принадлежит, по моему мнению, пограничному чуру. Забывши на этот раз самим же высказанное убеждение, что «мифология славян вообще — дело темное и запутанное», автор сам поспешил в поучение всем доказать это на самом деле, запутавшись со своим чуром-пращуром на самом открытом и ярко освещенном месте этой мифологии. Сомнительному чуру он приписал те свойства и действия, которые нераздельно принадлежать «дзядам и прадзядам», которых поэтически описал Мицкевич, и прозаически, но очень наглядно и открыто чествуют белорусы в первый день «колядок». В первую кунью (постную кутью) первую ложку бросают за окно «дзядам», души которых слетаются на этот день навещать потомков. Их громко вызывают я приглашают «хадзице кунью есьць». В иных местах их изображают даже в лицах: старый дед в черной рубахе, с колбасой в руках, лезет на печной столб, и т. п. А молятся и гадают при этом, исключительно имея в виду урожай хлебов, а не межевые вопросы. Весной же установлен самостоятельный праздник «Дзяды» (также Радоуница), отправляемый чрезвычайно торжественно, с весенним обновлением природы пробуждая память о погибших отцах и дедах. Именно на том основании, что это отдельный культ и особый цикл верований, я не останавливался на них при вопросе о рубежах, имевши случай личными наблюдениями поверять границы белорусских суеверий, отделяя коляду от купалы, чуров от дзядов, и т. д. (Эти исследования своевременно были подробно изложены мною в печати).

Едут или едут несколько человек в товарищах по одной дороге. Зазевавшийся и неосторожный путник, ранее проходивший тут, обронил какую-нибудь вещь. Вещь эта валяется забытою, и кто-нибудь другой ее непременно подымет. Хозяин оброненной вещи, видимо, не спохватился о своей потере и не возвращался ее отыскать и взять. Взять чужое, конечно, все равно что украсть; от такого греха избави бог всякого человека. Все так и думают: «Нашел, да не сказал — все равно что украл». Чужую, однако ж, вещь, которая валяется на проходном пути, велят считать за находку: не искал, а набрел на нее неожиданно. Это бывает так редко, что всякому приятно зачесть за особое свое счастье: «бог послал». Если бы вернулся хозяин, объявил, представил доказательства — бесспорно, чужую вещь отдать надо. Отдать ее следует и в том случае, когда бы можно было разыскать владельца; да где же его уследить в незнакомом месте, в целой толпе неизвестных прохожих людей, между которыми всегда можно рассчитывать на обманщика? Он вклеплется, назвав чужую вещь своею. Всего же чаще случается так, что лежит чужая потеря среди чистого поля, в бесследном перелеске и на проезжей дороге.

Хотя находке и не велят радоваться, как об утрате горевать, однако кому же ее взять, когда шло несколько человек? Из глубокой старины установлено так, что, если спутников двое, находку надо делить пополам с товарищем. Не всегда это бывает легко и возможно (смотря по вещи). Если шли втроем, впятером и разделить никак нельзя, да и из деленого каждому почти ничего не достанется и вещь может быть дележом испорчена, в целом же виде она кому-нибудь очень бы погодилась, — как поступить? На этот-то раз выручает одно только слово, этот самый «чур».

«Чур одному!» — спешит выговорить тот, который первый заметил находку. Этим запретным словом он бесспорно и бесповоротно заручил ее за собой как нераздельную собственность: «чур одному — не давать никому». И чтобы вконец было верно слово на деле, к находке притрагиваются рукой. «Чур чуров и чурочков моих!» — говорят при этом в Белоруссии.

У белорусов это слово во множественном числе относится ко всем тем вещам и предметам, которые, будучи приговорены словом «чур», как присвоенная находка, становятся для всех запретными, являются собственностию единоличною, а не общественною. Клады, например, спрятанные в земле, считаются общим достоянием всех ищущих, но остаются собственностию того, кто умеет «чуроваць» (по белорускому выговору), то есть словом «чур» ослаблять и разрушать волшебную силу наложенного запрета или очарования. «Чурую землю, веды и гроши», — говорится в местных сказках. Например, тамошний рыбак из тверских осташей, ведомых и искусных истребителей озерной рыбы, никогда не возвращается с ловли домой с пустыми руками. С белорусом случается противное, потому что бородатый осташ в кожаном фартуке зачурал во всей стране для себя все рыбные места, все подводные тайники. Как «чаровник», он видит даже, где подо льдом кучатся лещи, спят щуки и т. д. Осенней порой, когда небо покрывается черными облаками, осташ уверенно бросает в озеро сети. Буря вздымает волны, покрытые пеной, а он, как нырок: то появится на ребре самой большой волны, то низвергнется в кипящую бездну; только и видно, как крутятся над ним крикливые птицы-рыбалки. Он знает, что иные породы рыб ловятся только в непогодь, другие — когда тихо и ясно, а потому зовет ветры на озеро, волнует воду, поднимает и беспокоит рыбу, а когда этого не нужно ему, он гонит ветры прочь и возвращает на землю день ясный. Такова сила чарования, ведомая практическим великороссам, по понятию суеверных белорусов.

«Чур пополам, чур вместе», — торопятся выговорить все товарищи, если все увидели находку разом или когда ранее усмотревший ее не успел или не догадался ее «зачурать», то есть заповедать. По этой причине скорее чурают ее, доколе кто не увидал, — вся тайна и все права в этом. Обыкновенно же поступают так, что, по взаимному соглашению, обязывают того, кто возьмет себе находку, платить соответственную долю товарищам.