Алекс Крутов - Несравненно больше

В моей медицинской книжке отмечены основные события ранних лет моей жизни. В десять месяцев я научился держать голову и переворачиваться. В год и три научился ходить, держась за окружающие предметы, а в год и девять мог ходить самостоятельно. В год и два у меня появился первый зуб, а свое первое слово я произнес, когда мне исполнилось два года. В год и восемь я мог самостоятельно одеваться, а к трем годам начал связно говорить. Я пережил несколько случаев сильной простуды или гриппа, когда меня увозили в больницу с высокой температурой.

Одна из самых неприятных записей свидетельствует о том, что мне не было и года, когда у меня образовался абсцесс на бедре. Спустя много лет я стал посещать детские дома и видеть, что в них происходит. Тогда и открылась возможная причина того, что со мной произошло. Детские дома переполнены, имеющегося персонала недостаточно, чтобы уделить внимание каждому ребенку, и целыми днями дети лежат в своих кроватках одни. Скорее всего, у меня образовались пролежни от того, что некому было подойти, взять меня на руки, перевернуть и покачать.

Многие сироты продолжают укачивать себя перед сном даже после того, как обретают заботливую и любящую семью. Мое сердце сжимается от мысли о детях, которые целыми днями лежат в кроватках, выстроенных в линию вдоль стены, и сами себя укачивают, чтобы заснуть. Нередко они, как и я, страдают от пролежней, потому что некому подойти к ним и позаботиться о них.

В четыре года меня перевели в ленинградский детский дом № 6. В нем берут начало мои первые детские воспоминания, по большей части положительные. В этом учреждении я провел всего пару лет. У нас была еда и одежда, воспитатели, которые заботились о нас, врачи, которые лечили нас. Все наши детские нужды восполнялись.

В этом детском доме я познакомился с Эдиком, мальчиком, которого оставили родители. Мы стали лучшими друзьями. Там же я встретил и Мишу, с которым мы оба тоже подружились и сохранили эту дружбу на долгие годы. В отличие от первых лет своей жизни я редко болел. В моей медицинской книжке есть только одна запись о госпитализации.

Хотя у меня остались достаточно теплые воспоминания об этом детском доме, первое, что мне приходит на память – это крысы. Их было очень много, и все мы их очень боялись. Эдик, я и Миша часто видели, как они сидели на окне в нашей столовой.

Печально, что в этом детском доме я впервые столкнулся со смертью ребенка. Воспитатель наказал одного из мальчиков и запер его в помещении цокольного этажа, а потом забыл о нем. Малыш умер один взаперти, а когда его тело нашли, то обнаружили, что его доедали крысы.

В нашем детдоме находилось 200-300 детей – по меркам того времени, это было немного. Детский дом № 6 считался небольшим. На все три летних месяца нас вывозили на дачу, которая находилась в двух часах езды от города.

Время, проведенное на даче, запомнилось как исключительно приятное, но один ужасный эпизод омрачает общую картину. В тот раз мы впервые узнали, что такое убийство. В летних домиках, где мы жили, не было удобств и водопровода – все это находилось на улице. Большинство младших мальчиков боялись ночью выходить во двор, поэтому для нас ставили алюминиевое ведро, которым мы могли пользоваться в темное время суток. Однажды один мальчик из нашей группы решил продемонстрировать свою храбрость и выбраться во двор. Обратно он не вернулся, а утром нашли его тело с ножевыми ранениями. Вскоре поймали убийцу – сбежавшего из находившейся поблизости колонии мужчину.

Меня часто спрашивают, как поддержали нас воспитатели после того ужасного происшествия. Я отвечаю кратко: «Никак». Все воспринималось как само собой разумеющееся. Тем летом нас отправили в детский дом раньше обычного. Помню, какими важными мы себя чувствовали, когда наши двадцать с лишним автобусов проезжали через город колонной по пути «домой» в сопровождении машин автоинспекции.

В нашем детском доме не было отдельных классов для занятий. Я помню, как нас собирали в зале и учили различать цвета, формы предметов, разучивали с нами алфавит, – словом, проводили дошкольную подготовку. Но все эти премудрости пролетали мимо ушей, и в итоге к первому классу никто из нас толком не знал ни геометрических форм, ни цветов, ни букв алфавита.

Мы росли, не зная никакого индивидуального подхода. С нами обращались как с большой группой, мы носили одинаковую одежду. Когда нас выводили за пределы детдома, было совершенно очевидно, что мы – группа детдомовцев, и это только укрепляло позорный стереотип, что каждый из нас в отдельности был никем. Государство заботилось о нас, но совершенно одинаковым образом: раз в год мы получали три пары одежды, включая нижнее белье. Когда нам выдавали новые свитера, то все они были одинаковыми. Разумеется, никакой одежды, сшитой заботливыми руками мамы или бабушки. День, когда нам выдавали новую одежду, был лучшим в году. Я получал новую вещь, которая принадлежала только мне целых несколько дней! Потом все наши рубашки, трусы и носки перемешивались и становились общими.

Эдик, Миша и я плакали, когда узнали, что нас переводят в детский дом № 51. Нас страшила неизвестность. Мы покидали место, которое считали своим домом. Единственным нашим утешением была мысль, что мы переезжали вместе.

Детский дом № 51 был огромным – в нем жило около 400 детей. На первом этаже находилась огромная столовая. Но вскоре я понял, что и она недостаточно велика, чтобы вместить всех. Перед завтраком или обедом нас строили в длинный ряд, и мы парами, держась за руки, спускались в столовую. Обычно обед проходил в четыре этапа. Мы тихо стояли в ряду, ожидая своей очереди.

Помню тот день, когда мы только приехали в этот детский дом. Размеры фойе, порог которого мы только что переступили, произвели на меня неизгладимое впечатление. Я стоял и удивленно разглядывал огромную люстру. Вдруг один из огромных стеклянных шаров, висевших на ней, оторвался, упал прямо передо мной и разлетелся на множество маленьких осколков. В тот момент я и не догадывался, что случится со мной в этом учреждении. Разбившийся шар был символом того, что мне предстояло пережить.

Миша, Эдик и я впервые оказались в компании старших мальчиков – им было уже около 17 лет. Мы сразу стали их бояться, и этот страх преследовал нас повсюду. Старшие ребята постоянно обижали нас, малышей, заставляли пить, курить и ругаться. Если мальчик отказывался, его били до тех пор, пока он не сдавался. Эдик и я никогда не соглашались делать то, что нас заставляли, и нас прозвали «аристократами». Старшие ребята думали, что мы считали себя лучше других, поэтому били нас чаще, чем остальных.