Алекс Крутов - Несравненно больше

Следующее из того, что мне довелось делать впервые – это посещение церкви. Протурновы время от времени ходили в православный храм и каждый раз брали меня с собой. Мне там очень нравилось. В детском доме не было разговоров о религии или посещения церкви. Ирина Гавриловна была убежденной атеисткой, как и большинство других работников. Милана Николаевна была православной, но никогда не рассказывала детям о Боге.

Протурновы покрестили меня, чем я очень гордился. Ритуал, смысла которого я до конца не осознавал, многое для меня значил. И хотя впечатления от посещения церкви в целом были положительными, я совершенно не понимал ни кто такой Бог, ни смысла взаимоотношений с Ним.

В новой семье я узнал, как делать покупки. В то время молоко покупали в молочном магазине, хлеб в булочной, а фрукты и овощи – на рынке. В 1988 году были большие проблемы с продуктами, поэтому они покупались по карточкам. Иногда люди стояли в очереди по 7-8 часов, чтобы купить 2 булки хлеба на неделю. Я отчетливо помню это многочасовое стояние в очередях. Часто хлеб заканчивался, и те, кто не успел его купить, отправлялись домой с пустыми руками. В те времена людям жилось очень трудно, но дети в детском доме не сталкивались с подобным, и все это было для меня откровением.

Самым трудным было привыкнуть к школе – гораздо труднее, чем все перечисленное выше. Во-первых, я пошел в школу в середине учебного года. Во-вторых, Протурновы совершили большую ошибку, сообщив, что взяли меня из детского дома. Усыновление в то время было чем-то странным и непонятным, поэтому я стал объектом безжалостных насмешек со стороны моих одноклассников. Их было около 40. Наша учительница была злобная неприятная женщина, которой было далеко за 70. Она уже плохо видела и слышала. Я кое-как сумел обзавестись несколькими друзьями, но меня пересадили на заднюю парту за разговоры в классе.

Мы занимались по учебникам, но на уроках большую часть времени слушали учителя. Все наши достижения и поведение оценивались, и оценки проставлялись в дневнике, который мы сдавали учителю раз в неделю.

С самого начала учительница ставила мне плохие отметки. Сколько бы я ни старался, как бы тихо себя ни вел, каждый раз получал низкую оценку. Разумеется, я не мог претендовать на звание лучшего ученика, но, думаю, причина нелюбви учительницы крылась в том, что я был ребенком из детского дома, да еще и разговаривал на уроках. Она никак не старалась помочь мне в учебе, и было совершенно ясно, что в ее намерения не входило перевести меня в следующий класс.

В конце первой недели я принес домой дневник с плохими оценками, показал его своей матери и ожидал, что она мне как-то поможет. Она не выразила ни интереса, ни сочувствия, а просто сказала, что мне нужно будет поговорить с отцом, когда он вернется домой.

Мой отец работал на телефонной станции. Вскоре я стал замечать запах алкоголя, исходивший от него. К сожалению, тот вечер не был исключением. Я взял дневник, показал его отцу и объяснил свое видение ситуации. Но он мне не поверил. Он стащил с меня всю одежду и начал избивать кожаным ремнем с металлической пряжкой. В пьяной ярости он выкрикивал, каким желает видеть своего ребенка. Он хотел, чтобы я вел себя примерно и отлично учился. «Если ты еще раз получишь оценку ниже пятерки или четверки, я изобью тебя снова!» – добавил он.

Мои усыновители ни разу не встретились с учительницей и не сделали ни одной попытки помочь мне с учебой. Верный своему слову, Николай избивал меня почти каждую пятницу, когда я приносил свой дневник с оценками.

Плохие оценки в школе и побои в качестве наказания продолжались около двух месяцев. Затем я решил, что всего этого с меня хватит, и сбежал. Побег – следующее, что мне довелось сделать впервые. Единственное место, куда я мог убежать, – это санаторий. Как бы сильно мне ни хотелось скрыться там под защитой Миланы Николаевны, я знал, что это невозможно. Если Протурновы придут туда в поисках меня (в чем я был совершенно уверен), она обязана будет сказать им правду. Вместо этого я пришел к своим товарищам. Они спрятали меня в кладовке под одеждой, где я провел ночь, а днем потихоньку таскали мне еду.

Это повторялось три или четыре раза. Каждый раз мои родители звонили в милицию, милиция являлась в санаторий, находила меня и возвращала домой. Милана Николаевна не вмешивалась – она считала, что я преувеличиваю домашние трудности и просто скучаю по своим друзьям. Она думала, мне требовалось лишь время, чтобы привыкнуть к новой жизни.

Я поступал по-детски наивно, даже не пытаясь куда-то убежать. Да я и не знал, где еще можно было укрыться. Представьте себе, в каком шоке я был, когда в очередной раз прибежал в санаторий и обнаружил, что моего класса там нет – всех увезли обратно в Ленинград, в детский дом № 51. И что мне теперь было делать?

Город находился примерно в 40 километрах от санатория. Мои усыновители вряд ли могли предположить, что 10-летний мальчик отправится так далеко, скорее всего, они решат, что я прячусь где-то неподалеку. Итак, я направился в Ленинград.

За два года жизни с Протурновыми я сбегал более 30 раз, часами преодолевая огромное расстояние до города. Иногда милиция перехватывала меня по пути, иногда находила уже в городе. Чаще всего меня обнаруживали спящим на лавочке в парке, который, как я выяснил позже, находился рядом с постом милиции.

Питался я остатками еды из мусорных баков. Через некоторое время я научился замечать приближающихся милиционеров и прятаться от них в придорожных кустах. Я проводил много времени в поисках своего детского дома. Когда я, наконец, нашел его, то слезно молил принять меня обратно. Но директор всегда выпроваживала меня со словами: «Ты не сирота, у тебя есть дом. Иди домой!», и закрывала дверь перед моим носом.

Всякий раз, когда я сбегал, милиция находила меня и возвращала домой. Вскоре я уже знал большинство милиционеров по именам. Со мной никогда не обращались плохо, напротив, были очень добры, кормили и поили чаем, разговаривали со мной в ожидании Валентины Николаевны, инспектора по делам несовершеннолетних.

Через некоторое время я познакомился с Валентиной Николаевной поближе. Она всегда внимательно выслушивала меня и обычно давала мне немного денег. В какой-то момент я стал пробираться в электричку, идущую от Сестрорецка до Ленинграда. И каждый раз, когда я думал, что мне удалось укрыться от кондуктора и остаться незамеченным, милиция встречала меня на платформе. К тому времени мне исполнилось 11 лет. Я считал себя умным, а на самом деле был наивным маленьким мальчиком, порой целыми неделями жившим на улице в попытках укрыться от милиции и своих родителей. Но мне это так и не удавалось.