Денис Бурхаев - Другая химия 2

И вижу как по ней ползает маленький такой «ребеночек Розмари». Младенец годовалый, еще не ходит, так как они на четвереньках ползают. В глазах такая синева черная и маленькие острые зубки как у щуки, полный рот маленьких острых зубов и окровавленная пасть. И этот ребеночек ползет — сама воплощенная смерть и он ползет на какого-то мужчину. И тут я узнаю своего папу. Ну это не узнавание визуальное, это узнавание пониманием. Он ползет и пытается ему в ногу вцепиться и отгрызть эту ногу. А потом добраться до горла и вырвать кадык, внутренности все выгрызть. И я понимаю что этот ребенок — это я по сути. И чувствую что он просто действует в лютом страхе.

Он кидает меня об косяки, а я не чувствую боли. Гуттаперчевый ребенок, такой вот робот для убийства. Я понимаю что вот он лежит в кроватке, пока все дома.

Он лежит, как бы улыбается, спит, все нормально. Стоит только всем из дома уйти и остаться наедине с папой, все, он выползает из своей кроватки и просто ползет чтобы папу загрызть, выгрызть его внутренности. Вижу эту картинку и отца люто бешено сопротивляющегося, и начинаю осознавать, что это тот самый аффект, который я испытывал будучи младенцем. И для меня становятся понятны и слова матери, когда она рассказывала про моего отца, и некоторые другие нюансы. Она например мне рассказывала мне такую историю, что она была занята просто по дому, что-то делала. Отец мой лежал на диване и читал газету. Когда я начинал капризничать, она ему говорила: «Ну поиграй с Денисом, поиграй с ребенком, займи его чтобы он не плакал» . А он делал так — он выставлял правую или левую ногу вдоль дивана, ну чтобы я не садился, и продолжал читать газету.

И потом мне в общем стало понятно, он по каким-то причинам (я пока не разобрался) хотел дочку. И когда мама была беременна мною, он постоянно приходил даже в роддом и спрашивал у нее с идиотическим упорством: «Как там наша девочка, скоро ли родится наша девочка?» Да это просто ужас. Я понял, во-первых почему эта злоба и раздражение не имеет даже объекта направленности, я понял почему оно такое размытое. Что-то в душе колбасит. Ребенок в доэдипальной стадии — он не умеет конкретизировать свои ощущения и воплощать их в смысловые конструкции. Ядра патокластеров, убеждения, деструкты всевозможные — они начинают выпадать где-то на эдипальной стадии, когда ребенок начинает говорить первые «мама, папа», и начинается речь. А до этого есть только поле эмоций. Я себя увидел и почувствовал очень таким маленьким. Это не четкие эмоции, это смесь, гремучий коктейль из ненависти, страха, непонимания, отвращения, раздражения, какой-то такой зуд в душе.

И только потом я сумел сформулировать это, но все равно до сих пор я не могу сформулировать это ясно. Это какое-то такое повидло. Это лютая злость на своего отца и на себя. Эта злоба, это реальный интоект злобы. То что человек в себя вщемляет, погружает внутрь себя. Потому что, за что я заслужил вот такое вот. Это отвращением назвать нельзя. Потому что там какая-то тонкая нотка брезгливости, тонкая нотка неприятия. Там нету такого отвращения, которое возникает когда человек смотрит, например, на расчлененный труп. Нет отвращения, с которым смотрят некоторые женщины на раздавленных крыс или мышей. Нет такого яркого отвращения. А что-то такое брезгливое и неприятное. Как будто даже руками прикасаться к своему ребенку, к своему сыну не хочется.

Это как мы отталкиваем бомжа, стараясь не дотронуться до него ладонью, а как-то локтем, если он в метро ползет, лезет. Я видел просто как люди стараются задней частью спины, руки чтобы не запачкать, чтобы контакта кожей непосредственно не было. Я понял откуда злоба и раздражение во мне взялись. Потому что для младенца полуторагодовалого это действительно непонятно чем он заслужил такое к себе отвращение, такое к себе отношение неприятия, какой-то брезгливости, какой-то раздражительности.

А ночью после этого осознания, я увидел совершенно потрясающий сон. Мне снился такой кошмарик, но я там не боялся. Но я там увидел два своих кошмара детства, с которыми я прожил все свое детство. Я увидел там хулиганов и ментов. У меня в детстве было два ужаса хулиганы и менты.

Потому что мама меня постоянно ими пугала. А когда я проснулся, я ходил, думал, осмысливал. Я даже всех людей отменил, потому что состояние было просто кошмар. Я проснулся с этим ощущением раздражения и озлобленности. Оно даже не прошло у меня за время сна, сна не было достаточно чтобы проработать этот мощный эмоциональный интроект. Я понял почему собственно так действовало внушение матери, потому что она мне выедала мозг этими хулиганами, которые обязательно встретят, обязательно на стройке! Сколько себя помню в детстве, все пацаны всем двором играли на этой стройке и нормально все было. Лазили по всяким этим баракам. Хоть бы один там хулиган был. Но постоянно пугали. И это мне потом отрыгнулось уже в средних классах школы, когда я начал там просто бояться одноклассников ребят из параллельного класса.

Но не просто бояться, а я начал испытывать к ним отвращение. И понятно за что они в свою очередь испытывали отвращение и неприятие ко мне. Потому что я был индуктором этого состояния. Я как передающая антенна транслировал в окружающее пространство классовую ненависть, неприятие и отвращение. Как есть некоторые дети, которые очень зло шутят — вешают своему однокласснику табличку «Пни меня». И человек идет, и его все пинают под зад, ему там пендали раздают. А мне даже этой таблички не надо было вешать. Я транслировал это «Пни меня» просто вот вокруг себя и естественно огребал. Когда-то я мог защищаться, когда-то я не мог защищаться. Но факт в том, что был этот постоянный эмоциональный прессинг.

И по поводу ментов я могу сказать, сколько я себя помню, мать постоянно меня пугала ментами. Я себя плохо вел, она мне говорила: «Вот будешь капризничать…» Ну я когда уже подростком был, я начал позволять себе уже матом ругаться, потому что ну прессинг с ее стороны был довольно жесткий, вел себя откровенно по хамски, это был такой достаточно яркий и мощный протест. И естественно с ее стороны градус агрессии рос. И сколько себя помню в школе, начиная с определенного периода, она меня просто ужас как доставала: «Вот, сука, сдам в ментуру, позову милицию…» Это было любимым из крайних ее угроз. И в итоге, когда происходили события в старших классах, описанные в « Другой Химии — 1», когда все уже просто ужас как обострилось. Первое что они сделали после того как я там устроил финальную разборку, они позвонили в ментуру и накатали заяву на меня.