Михаил Роттер - Взрослые сказки о Гун-Фу. Часть IV: Все настоящее одинаково

С Николь и ее мужем Гарбханом я, можно сказать, даже подружился. Даже сходил пару раз с Гарбханом в паб, где выяснил, что он тоже мастер… По части выпивания пива. Тут, пожалуй, даже О’Коннор не смог бы составить ему конкуренцию. В общем, посмотрел на другой вид мастерства. Но мастерство его жены мне нравилось намного больше и я еще несколько раз ходил посмотреть на ее работу. Видя, что мне действительно нравится то, что она делает, Николь, несколько поколебавшись (вообще она была весьма деликатна в общении), неожиданно спросила меня:

– Господин Минь, недавно я узнала, что вы не только врач, но и большой мастер рукопашного боя. Правда ли это?

Присутствовавший при этой беседе ее здоровяк-муж расхохотался. – При всем моем уважении к нашему дорогому доктору, какой из него мастер рукопашного боя?! Он даже кружку пива одолевает не без труда. Скорее, уж я мастер подраться. Даже если и не мастер, то точно большой любитель.

То, что Николь узнала об этой стороне моей «деятельности», меня не удивило. Разумеется, я не афишировал, что я это умею, но тут не Вьетнам, скрывать это особенной нужды нет. Да и как скроешь, если я совершенно официально работаю инструктором рукопашного боя. Так что это совершенно не «секретный секрет». Но меня удивило, что этот вопрос заинтересовал Николь.

– Видите ли, – продолжала она, – все эти куклы сделаны мною от начала до конца. То есть от эскиза до готового изделия. И многие из них в той или иной степени похожи на знакомых мне людей. Я вообще-то хорошо рисую портреты. Когда я училась в École nationale supérieure des Beaux-Arts (в национальной высшей художественной школе – перевел Гарбхан, который хорошо знал французский и часто помогал жене, когда у нее были проблемы с языком) в Париже, я выходила на улицу рисовать портреты людей. Сначала бесплатно, а потом, когда набила руку и стала делать это достаточно быстро, за деньги. Это было правильно: и заработок, и практика. И, надо сказать, у меня получалось, и я никогда не сидела без дела. И это при том, что художников рядом со мной сидела куча и конкуренция была немаленькая. Так вот, мне бы хотелось увидеть ваши занятия и сделать куклу, похожую на вас. Вы сами видели, мои куклы на шарнирах, так что я могу заставить их «принять» любую позу. Если бы мне удалось увидеть динамику ваших движений…

– Хотите сфотографировать? – поинтересовался я.

– Ни в коем случае, – засмеялась Николь. – Я уважаю фотографов и фотографию, но это не мое. Фокус рисованного портрета в том, что на нем видно больше, чем на фотографии, а иногда даже больше, чем по лицу.

– Да ладно, – недоверчиво сказал я.

– Можем проверить, нет ничего проще, – уверенно сказала Николь. – Полчаса – час и вы сами убедитесь, доктор. С этими словами она указала мне стул напротив окна.

– Никак портрет с меня собирается писать, – подумал я. – А зачем мне портрет? В квартире Мо есть зеркало высотой в человеческий рост. Мо говорил мне, что у хозяина был огромный старинный шкаф, в дверцу которого изнутри было вставлено это зеркало. Шкаф выбросили, а зеркало извлекли и повесили на стену. Так что я могу смотреть в него целый день до одури. Но пялиться на себя мне и «в живую» не интересно. Так что я буду делать с собственным портретом? Вставлю в раму и буду любоваться? Или гостям показывать?

Видя мое колебание, Николь потянула меня за рукав, пытаясь усадить на стул. – Это дело недолгое, – сказала она. – А мне будет приятно нарисовать ваш портрет. Если не понравится, сможете выбросить в любой момент.

– Соглашайся, доктор, – пробасил ее муж. – Она все равно не отстанет.

Видно было, что Николь действительно хочет нарисовать меня, а мне совсем не хотелось обижать ее отказом. Тем более, я любил все новое. А моего портрета никто еще не писал. И я уселся на предложенный стул.

Николь не просила меня принять какую-то позу, она даже не говорила, чтобы я сидел неподвижно. Она лишь сказала, чтобы я держался естественно, после чего замолчала и сосредоточенно принялась за дело. Она действительно работала быстро. Рука ее запорхала над листом бумаги, и минут через сорок она протянула мне готовый портрет. Не скрою, мне было интересно, каков будет результат ее работы. И он меня не разочаровал. На листе бумаге был несомненно изображен я. Вот только там было нечто большее, чем я обычно видел на своем лице в зеркале. Это было что-то внутреннее, неуловимое, которое я в себе чувствовал, а вот видеть…

За плечом у меня раздался бас Гарбхана:

– Пожалуй, я теперь поверю. И даже очень поверю.

– Во что? – автоматически спросил я, не отрываясь от портрета. – Или чему?

– Тому, что ты мастер рукопашного боя, тому, что ты можешь любить подраться даже больше, чем я.

– С чего это вдруг?

– Да ты сам посмотри на этого типа на рисунке. Николь умеет рисовать не только то, что снаружи у человека, но и то, что внутри. И почти никогда не ошибается. Со мной, например, не ошиблась. – С этими словами он вышел из комнаты и вернулся, держа в руке картину в добротной раме. Это был написанный маслом его собственный портрет: крепкий мужчина с грубыми чертами лица, в простой одежде, сделанной из какой-то домотканой дерюги. Какой-то средневековый пастух, да и только.

– Вот, Николь написала. Еще до свадьбы. Как тебе, док? – спросил он меня.

– Что тут говорить… – пожал плечами я. – Сходство потрясающее. Только стиль необычный: все такое рубленное, массивное, прямое, без переходов. Я бы сказал, такое, как одежда, в которую ты одет на этой картине: простая и грубая средневековая дерюга.

– Вот то-то и оно! – захохотал Гарбхан. – Похоже, ты тоже не простой человек, док. Ты знаешь, как меня называют мои дружки в пабе?

– Откуда же мне знать? – удивился я. – Мы с тобой там были всего пару раз и ты меня не знакомил со своими дружками-выпивохами.

– Они меня называют «Грубияном».

– Чему тут удивляться, ты грубиян и есть. Я удивляюсь другому. Если Николь еще до свадьбы видела, что ты грубиян, то почему вышла за тебя замуж?

– Она сказала, что, может, я и грубиян, но добрый и честный. Не так ли, дорогая? – обратился он к жене.

Ты молча кивнула, а Гарбхан продолжил:

– Но это еще не все. Ирландское имя «Гарбхан» означает «грубый». Я об этом не очень распространяюсь, мало кто захочет иметь дело с сертифицированным грубияном, так сказать, «грубияном от роду». Так что когда Николь писала портрет, она об этом не знала. В общем, она пишет не столько лицо человека, сколько использует его лицо как холст, на котором пишет его характер.

– Ну и что же написано на моем лице? – подумал я, снова вглядываясь в свое изображение. И тут я вспомнил Володину бабушку. Бабушка у него была замечательная: мудрая и добрая. Всем бы такую бабушку. Мне она очень нравилась, она меня, похоже, тоже любила и все время приглашала в гости. Узнав, что во Вьетнаме называть человека одним именем (например, просто «Минь») не принято, она стала называть меня «Наш шальной Минь». Что такое «шальной», я не знал, так что пришлось Володе объяснять мне значение этого слова. Надо сказать, сделать ему это было не просто.