Олег Чапаев - Павлик

– Однако! Как вас за живое-то задевает!

– Так я ж не в безвоздушном пространстве живу, – Павлик развел руками и криво усмехнулся. – Да ладно – тетки еще, с них, в силу известных причин, и взятки гладки! А эти, в меньшинстве которые еще пока, с ними-то все гораздо печальнее и беспокойнее получается! Они же вслед за тетками начинают за права свои бороться! – он закатил глаза, видимо, пытаясь передать собеседнику крайнюю степень своего негодования и гневно потряс головой. – Это же вообще полный трындец, прости меня господи, если к этому серьезно относиться начать! У них-то какие права, извиняюсь, нарушены? Содомусом взаимным им заниматься, что ли, кто-то запрещает или с гневным осуждением во время процесса со свечкой стоит? Да нет вроде… Сейчас же размягчение нравов всеобщее, хочешь – хоть в ухо, хоть в глаз, хоть куда ради страсти своей присовывай, никто уж и не удивится и слова худого не скажет. Я же вам недаром до этого про права и обязанности сказал, что про первые все вроде как помнят, а вторых, считай, ни у кого уже и в помине нет! Но им-то мало прав своих, в которые не лезет никто, они же со своим, извиняюсь, свиным рылом в мой калашный ряд лезут! – Павлик залпом махнул остатки коньяка, отер разгоряченный лоб. – Им же содомию свою напоказ выставить нужно, в нос ею ткнуть, чтобы видели все и восторгались! Смотрите, дескать, как я могу! А я вот ни фига не хочу на это непотребство смотреть, да и слышать про него ничего тоже не хочу! – он мрачно покивал, с сожалением глядя на пустой бокал, и прицокнул языком. – Мое право – непотребства этого не видеть – оно кого тут интересует? За него почему никто бороться не спешит? Ладно, дали вам права ковырять друг друга как хотите, так ведь и обязанности еще должны быть! Втихаря, например, дело свое делать, умы посторонние не смущая и психику хрупкую да неподготовленную не коверкая, так нет же! Я вот что-то ни одной демонстрации не припомню, – Павлик издал саркастический смешок, – которая бы за обязанности геев боролась. За права – пожалуйста, а за обязанности – никто и слова не скажет. Справедливо это разве, если пристально и внимательно вопрос этот изучать начнем? Ясен перец, что нет. Так это еще цветочки, – он безнадежно махнул рукой и посуровел лицом. – За ними-то и прочий творческий народ ведь подтянется! Одному дай право овечек любить, второму – собачек, третьему – девочек и мальчиков маленьких, а потом и за право по телевизору разврат свой транслировать с трусами наперевес на улицу выйдут! А я не хочу! – Павлик окончательно помрачнел и для убедительности покивал, исподлобья взглянув на собеседника, который всю тираду выслушал молча и лишь улыбался. – Не хочу я такую хрень на голубом экране вечером видеть. И чтобы дети мои такое видели, если будут дети, конечно, тоже не хочу! Но мое право не видеть и не слышать бардака этого, оно почему-то никого в принципе не интересует. У меня скоро вообще никаких прав не останется, кроме обязанности на это творческое меньшинство в агрессивном экстазе смотреть. Зато у них – обязанностей ноль, а прав – вагон и маленькая тележка. И заметьте! – он торжествующе качнул головой. – Что ни пример – сплошное извращение природных устоев и размывание всяческих норм! Вот что меня в первую очередь во всей этой истории и волнует. Вначале – толерантность эта, чтобы душа привыкала на непотребство спокойно смотреть, потом – полутона всякие, размытость и неопределенность. А дальше – спохватиться не успеешь, как «хорошо» и «плохо» местами между собой поменяются, и тогда через десяток лет, если так дело пойдет, хочешь – не хочешь, а будь любезен с мужиком в постель ложиться или с собачкой, на худой конец! А я отказываюсь! – Павлик в сердцах стукнул ладонью по подлокотнику кресла и отпил остывшего уже чаю.

– Н-да, – Игорь Сергеевич с улыбкой смотрел на разгоряченного гостя и восхищенно улыбался. – Какая экспрессия, однако, молодой человек! Видно, что задевают вас все эти меньшинства творческие, как вы изящно выразиться изволили.

– Бросьте! – тот опять невесело усмехнулся. – Вы меня вообще неправильно понимаете, как я погляжу. Плевать я хотел на все эти меньшинства, пока они лично ко мне со своими творческими планами не лезут! Дело совсем не в них. А дело тут в тех, кто все эти фундаментальные природные устои размыть норовит и белое черным заменить, чтобы людям окончательно мозги запудрить было можно. И вот это-то как раз, если мое мнение вас интересует еще, на пидоров работу и похоже. Только им подобная изощренность свойственна, и размах тоже их масштаба. Да и на перспективу они работать умеют, чему в истории, к сожалению, есть примеры. Так что, если у меня к кому претензии и есть, так только к этим вот нехорошим персонажам, – Павлик с благодарностью принял очередной бокал и принялся в задумчивости смаковать благородный напиток, который к тому же дарил ощущения исключительно приятные.

– Интересные у вас взгляды, – Игорь Сергеевич с неизменной улыбкой покачал головой. – Но это эмоции все больше. Вы бы пример какой-нибудь наглядный привели, чтобы мне понятно стало, каким образом вы представителей творческого меньшинства, как вы их называете, от этих самых, кто устои фундаментальные размывает, отличаете? – он взял в руки свой бокал и, потягивая элитный напиток, добродушно ждал ответа.

– А что тут приводить, – Павлик свел брови, – вся история – один и большой пример. Вон, в Индии, к примеру, в 19-м веке у англичан с индусами конфликт произошел. Индусы по всему миру как начали ткани свои продвигать, так английские-то на складах и подзависли конкретно. Индусы же – по тканям мастера еще те! – он одобрительно поцокал языком, словно вспоминая индийские ткани и неизвестных мастеров. – А у англичан – свои мануфактуры да фабрики. Нет сбыта – нет работы, и народец английский потихоньку бунтовать принялся: какого, дескать, лешего ткани наши никому не нужны и товар на складах без движений? Так вы знаете, как изящно эти товарищи английские вопрос с конкуренцией решили? Пять тысяч ткачей индийских в один день в поле вывели и всем пяти тысячам пальцы на правой руке – вжик! – он сделал характерный жест усекновения. – Чтобы конкуренцию на корню изничтожить! Вы вот мне теперь и скажите после этого – ну не пидоры разве? Ладно бы там санкции ввели какие-нибудь, эмбарго или что еще бывает… Нет, по живому сразу, чтоб наверняка!

У него на лице снова вспыхнули пунцовые пятна. Было непонятно: то ли тема так сильно задела его за живое, то ли действие напитка с венценосным именем усиливалось. – Да ладно – Индия с ткачами, – досадливый взмах рукой. – Грех такое говорить, конечно, но там ведь пять тысяч человек всего, да и живы все в итоге остались, пусть и без пальцев. А Китай возьмите, в котором эти нехорошие английские люди опиум продавали! Там же на сотни тысяч – нет! – на миллионы жизней сломанных счет-то шел! А когда правительство китайское запрет ввело на продажу дури этой страшной, так кое-какие несознательные товарищи еще и войну Китаю объявили! И ведь расфигачили, естественно, китайскую армию вместе со всем их гуманитарным протестом, а для верности контрибуцию наложили – сиречь, ограбили страну и право дурь в нее поставлять беспошлинно себе обеспечили. Вот вам и гешефт: в Индии опиум растили, в Китае полстраны на дрянь эту подсадили, чтобы деньги выкачивать. Ну и как называть теперь этих самых нехороших людей с сомнительными моделями поведения?