Андрей Шамин - Танец на лезвии бритвы

Посмеялись.

— Так вы видели воскресение?

— Нет. Я жил своею жизнью — следил за доходами, пил, ел, жена… Счастливое время…

— Но что-то вы же слышали?

— Слухи какие то ходили. Мол, какой-то безумец швырялся серебром, кричал непотребные слова, то дико хохотал, то горестно стенал. Потом его нашли болтающимся на старой смоковнице. Поговаривали про странную улыбку, застывшую на губах мертвеца. От взгляда на неё дрожь пробегала по телу… Поговаривали, что это сделали ученики распятого, хотя больше смахивало на методы ревнителей веры. Синедрион позаботился, что б слухи прекратились.

— А ещё?

— После казни ходили люди, утверждавшие, что некто сияющий беседовал с ними. Синедрион и прокуратор позаботились и об этом… Тогда и я считал, что всё это пустая болтовня.

— А теперь?

— Не считаю. И довольно об этом.

— А насчёт покаяния избранного народа?

— Столп мудрости удерживается тремя растяжками — Верой, Надеждой, Любовью… Полагаю, мой народ вину искупил.

Я внимательно слушал.

— Главное войти в гармонию с совестью — без этого покаяние просто куча экзальтированных словес.

— Совесть и мораль от общества.

— Насчёт второго согласен. А вот с совестью…

Агасфер пожевал губами.

— Человек разумный разнится с человеком обычным обдумыванием и просчётом последствий. Человек, созидающий от человека разумного отличается ясным голосом сердца. Голос сердца и есть совесть. Общество в основном разумно. Борьба разумов…за существование.

— Даже не за жизнь, а за существование, — я скрестил ноги — Вот что меня бесит!

— Ум сам строит из мыслей скорлупу своего личного кокона.

Увидев мои глаза по пять копеек (монета времён СССР), добавил. — И в дереве и в человеке самое важное корни — без корней дерево засыхает и, значит, срубается и сжигается.

Я отвернулся и чихнул.

— Балтика, одно слово! Интересно… А вы не задумывались, откуда информация? Может от этого?

Я показал "козу".

Агасфер усмехнулся. Снял пенсне, потёр переносицу.

— Ты не поверишь, но я не знаю, почему я знаю. Смею предположить, что судьба Земли не только в руках божьих, но и человеческих. Тех, кто не мира сего…

— Всё может быть.

Я вспомнил записки Юриса.

— У меня знакомый — поэт…был, тоже не от мира сего.

— Неотмирасеговость. Это, как сейчас модно, говорить — диагноз.

— Извините, но так выражались в шестидесятых!

— Да? Хм, бывает, бывает.

Я описал в общих чертах. Он задумался.

— Что бы умирать, улыбаясь надо очень тяжело жить, тогда смерть станет избавлением… — коснулся переносицы и добавил — Возможно.

— Трудная жизнь есть наказание за грех.

— Грех — это сознательное искушение самого себя или другого.

— Вот как! А если харакири?

— Самоубийство страшный грех!

— А не грех — убивать себя спиртом? А не грех — убивать в других веру в себя? А не грех — топить в грехах ещё не родившихся? А не грех — забивать нефтью глотки птицам? А не грех — во имя благого стрелять неблагих? Выходит жизнь и есть грех?!

— Кто ты по гороскопу?

Я ответил.

— Действительно у баранов рога всегда идут впереди головы. — буркнул Агасфер. — Камо грядеши, человече? Что сеешь на своём пути? Какие плоды вырастут от семян твоих? Молчишь? Так я скажу — сеющий свет пожнёт свет, сеющий тьму пожнёт тьму.

— Ну и что — сеешь свет, да пока созреет урожай столько труда и хлопот!

— А ты как думал! В этой жизни живи, пока живёшь, пиши, пока пишется, дыши, пока дышится — в другой всё будет по-другому. Главное будь самим собой — в миру простым членом мира, а в себе собой.

— Личностью?

— Самим собой. Всякий человек зеркало. Зеркало отражает мир и отражает его, изменяя сообразно своей чистоте…

— А таланты?

— Каждый человек не только многогранен, но и многомерен. Я думаю — Бог, независимо от происхождения даёт всем людям великолепный талант — талант быть просто человеком. Достойно быть человеком в нечеловеческих условиях. И жизнь для этого — стать Человеком и воспитать человеков.

Загрохотало.

Я глянул в окно.

Солнце щедро обливало своими лучами правый берег Даугавы. Город — игрушка. Нарисованное небо. Посверкивают петушки на шпилях…

Я опустил взгляд. Внизу бежали серые воды. И сказал, повернувшись к А. А. — Почти приехали.

Когда встал, услышал насмешливое:

— Так кем бы ты всё-таки хотел быть — последним среди первых или первым среди последних?

— Отвечу в другой раз. Всего хорошего, Агасфер Алоизович. Совет ваш учту.

Сколько он блуждал в тумане? Он не знал — может век, может вечность. Стоило остановиться — в сердце забиралась холодная скользкая змея. Он устал — от бестолкового кружения, от бессилия донести что-либо Александру, так вроде звали этого любопытного. Между ними зияла пропасть. Нижний привык к грязному, но своему миру. Слова, которыми он пытался поведать нижнему о Мире были просты и красивы, как цветы, сорванные цветы. Мёртвые. И теперь он бродил в этом проклятом тумане и задыхался. Он поднял голову к небу без звёзд и глухо застонал. Стон вырвался слабым вскриком:

— Ты свят и смотришь далеко, где тебе увидеть маленькую фигурку у ног твоих?! Я ненавижу тебя, Учитель. Ненавижу, потому что не могу любить этот мир таким, какой он есть, и не привык видеть прекрасное в рваных чертах. Я чувствую — ты не хочешь мне помочь, ждешь, когда я начну лизать пятки. Этого не будет никогда. Лучше смерть.

Словно опомнившись, провёл ладонью по глазам, стряхивая наваждение.

— Как ты там, Учитель? Скоро ли навестишь этот грешный, грязный мир?

Меч тихонько зазвенел.

— Бард?

Звон становился всё сильнее и сильнее.

Странник коснулся рукояти, и меч сам прыгнул ему в ладонь. Лезвие налилось ослепительным светом и мелко задрожало. Туман отпрянул в стороны от клинка, и, казалось, замер. Странник на всякий случай крепко сжал стрелу. Совсем близко раздалось злобное шипение. Он шагнул вперёд и, обернувшись, увидел огненный вихрь на том месте, где он только что стоял. Туман сгустился в черную гигантскую тучу. В ней сверкали беззвучные молнии, и ощущалась неимоверная мощь. Он почувствовал давящий взгляд. Глаза широко раскрылись, подбородок приподнялся — теперь чужая воля ледяной струйкой вливалась в него, размывая сознание. Голова дёрнулась влево, он почувствовал на языке вкус крови, ледяная струйка исчезла, оставив раскалывающую виски боль. Меч потянул его вперёд.

— Долго не поуклоняешься — его сила неисчерпаема, — подумал Странник, делая третий шаг и, коснувшись хляби, сделал четвёртый, оказавшись рядом с лоснящимся боком, обвитому сеткой разрядов.

Бард яростно вскрикнул — луч погрузился во мглу. Раздался яростный рёв — туча крутнулась в попытке достать обидчика. Со стороны дракона это было грубейшей ошибкой — клинок остался на месте, зацепляя ярко-голубые ячеи, и, когда они сплелись в толстый жгут, рассёк его. Снова раздался рёв — теперь в нём присутствовала смертельная тоска.