Андрей Шамин - Танец на лезвии бритвы

— К сожалению, молодой человек, нет у меня истории про кошку или собаку. Есть про одного человека, который долго стучался в поисках истины… И вот когда лишь отблеск её пал на объятую тьмой землю под ногами и всего то надо было взять возгоревшийся фонарь и нести, понял, что он слаб и немощен, и совсем не готов к упорному труду, тягостям и открытому непониманию — так разрываешься между беспечным ребёнком, наивным и доверчивым и каким то чужим самому себе прежнему… — старик умолк.

— Извините, вы — писатель?

— Нет, молодой человек, я не писатель. Я Свидетель. Только не подумайте…

Я, якобы смущённо — именно это я и подумал, пробормотал — «Башню» сносит и заносит…

— Вы далеко не глупец, молодой человек. Другое дело — что толку вести борьбу с самим собою, если гордыня борется с комплексом неполноценности.

— Вот чёртов старикан! — я мысленно уронил его вставную челюсть.

— Нет журналиста, который не хотел бы стать писателем — вы это имели в виду?

— Не совсем. Впрочем, вы прекрасно поняли, о чём я сказал, верно?

Я кивнул.

— Извините, но я уже собираю материал. Работы по горло. И почему бы вам…

— Не написать всё самому? — улыбнулся старик. — Видите ли — я скоро опять умру.

— Как это? — я отодвинулся.

— А так — приходит срок и я засыпаю.

— Так все засыпают.

— Но не все просыпаются помолодевшими. Мне опять станет, как и тогда, в тот роковой день… Самое печальное, что я забываю почти всё — остаются жалкие крохи. Поверьте, молодой человек — за две тысячи лет я много повидал, многое узнал…

"Если у больного навязчивый бред — дайте ему выговориться, не перебивая…" — всплыла строчка из брошюры "Уход за душевнобольными в домашних условиях". Загрохотало. Электричка пролетела мост и остановилась.

— Эх, молодой человек, мой вам совет — присматривайтесь к прохожим… и никогда не делайте поспешных выводов. А всё было так… Я сидел дома. Снаружи донёсся сильный шум.

— Что случилось? — спросил я у привратника. Он и рассказал мне, что, дескать, арестовали человека, выдающего себя за сына Бога! Жар любопытства снедал меня. Я накинул плащ и вышел.

Было жарко. Душно. Я увидел толпу, заполнившую улицу — в те времена зрелища были нечасты, поэтому казни всегда привлекали множество народа. Воняло чесноком, дешёвым вином и потом. Я поморщился. Сегодня собралось много гоев… Как никогда. Пока я стоял, воришка срезал у меня кошель… Это мне испортило настроение. Да… Зеваки в толпе оживлённо переговаривались. Кто-то сказал, что смутьяны перебили всю стражу, посланную за их учителем. Толпа одобрительно зашумела. Пока показалась сама процессия, я узнал ещё много чего — что новый пророк исцелял немощных, даже слепых, что в любимцах у него был смазливый юноша, что якобы даже стихии и мёртвые повиновались ему. И вот показался тот, на чей последний вздох пришли полюбоваться те, которых он, если рабы не врут, целил. Окружённый солдатами, пошатываясь под брусом, брёл худощавый молодой мужчина. Он подложил рубаху, сложенную в несколько слоёв… На спине вспухли рубцы, струйки пота оставляли серые разводы. «Царя» украшал терновый венец. Волосы облепили лицо.

Солдатам тоже было нелегко в тяжёлых шлемах. Пот заливал глаза. Они бранились и поторапливали преступника, который еле тащился, тяжело дыша. Из-под колючек, впившихся в кожу сочилась кровь… Он споткнулся и чуть не упал. Солдаты загоготали. Остановился в тени дома — перевести дух.

— Богохульник! — крикнул я, — не оскверняй моей стены.

Он повернул осунувшееся лицо — полыхнули глаза, и прохрипел, — Просящему не отказывай… Жди меня в его Царстве, что дороже тебе Божьего…

— Всё ясно — секту посещал и перегрузил свой старенький умишко… — я наклонился, изображая жгучий интерес.

— … рассмеялся. Сотник цепко взглянул на меня и рявкнул — Дорогу! Потом ткнул пальцем в грудь моего соседа и показал на лестая, [13] Lestai — бунтовщик (латынь). изнемогающего под тяжестью. Симон никогда не отличался доблестью… Солдаты подбодрили его парой ударов. Симон поволок… Я же… прожил долгую жизнь и вот однажды я заснул, и воссияло Солнце, и…

— Солнце?

Старик поправил пенсне.

— Я стоял посреди равнины. Ни травинки, ни былинки… Небо падало. Словно ворон. Он протянул когтистую лапу… И воссияло Солнце. И Голос сказал, — Быть тебе отныне Свидетелем пришествия Сына моего. Меня окутал светящийся золотом вихрь. Потом я услышал — Спи, и вдруг ощутил тепло постели, колючий ворс одеяла. И пал во тьму.

Сначала я обрадовался — сколько я прожил в кутежах столетий, не помню. Всё приелось. Тогда я стал искать смерти — в сражениях и дуэлях. Я чувствовал боль, страшную боль. Проваливался в небытие и снова просыпался помолодевшим и исцелённым… И тогда я стал наблюдать. Сейчас я ношу в себе итог всей последней жизни. Скоро придёт срок, и я всё забуду.

Старик расплакался.

— Так вы запишите и положите в банк, а ключ и шифр в карман.

— У вас есть перо?

— Не те времена!

Я щёлкнул «Parker» ом.

— Вот смотрите…

— Меня зовут Александр.

— Разрешите представиться — Агасфер Алозиевич Бессмертных. Меня на Центральном каждая собака знает. Ндаа… так вот — смотрите, Александер.

Старик что-то набросал мелким изящным почерком и вернул блокнот мне.

— Это идиш. Но не в этом суть — смотрите. Внимательно смотрите.

Колёса постукивали на стыках.

— Скоро моя остановка, — сказал я и недоумённо уставился на бумагу.

Текста не было!

— Ничего себе! — я достал авторучку и нарисовал человечка.

— Не удивляйтесь, Александер — меня как бы нет. Иначе за прошедшие века я только добавил беспорядка в мире. Человеку надлежит приходить и уходить, и каждому в своё время, а я — Свидетельствующий.

Поезд начал замедлять ход. Пассажиры зашевелились.

— Золитуде. Накоша станцияс — Депо, — сказал металлический голос.

— Извините, мне пора.

Я увидел умоляющие глаза полные слёз и неожиданно для себя сказал, — Я всегда еду с работы в это время, кроме субботы и воскресенья.

— Спасибо, буду иметь в виду. Счастливо дойти.

— Не за что. До свиданья.

Вагон остановился. С шипением раздвинулись заиндевевшие створки. Пассажиры, поёживаясь, стали спускаться на покрытый хрустящим покрывалом перрон.

Я успел перескочить рельсы до свистка. Небо чистое — фонари вырубили, а светло. Тишина. Флюиды благости витали среди ветвей. Шёл по аллее — хорошо, и лайф [14] Лайф — английское " life " — жизнь. в кайф.

— Увы. Увы…

Хозяин томно развёл руками.

— Может ли сочувствующий проснувшемуся латышскому народу надеяться?

— Надеждой живы мы… Всё в руках Господа нашего.

Отпили кофе. Помолчали.