А. Штерн - Наука древнего волшебства, волхвования и чародейства

Итак, что же надо думать о животном магнетизме, месмеризме, искусственном сомнамбулизме, экстазе, спиритизме и пр.?

Во-первых, мы не назовем их сверхъестественными явлениями, потому что они неизменно повторяются при всех одинаковых условиях и обстоятельствах; не назовем их и необъяснимыми, потому что значительная часть их уже объясняется, хотя и неизвестными еще свойствами наших нервов, но все-таки мы должны признать их мало объясненными, загадочными и странными.

Все это будет легко и понятно, когда физиология и патология вполне изучат нервы, в их здоровом и болезненном состоянии, особенно в этом последнем, а также – влияние электричества и других деятелей на нервы.

Подобный явления едва ли выйдут из области таинственного, пока не будут изучены до такой степени ясности, что каждый сам будет в состояния производить все описываемые опыты.

Люди науки объясняют до сих пор эти явления экстазом, столбняком, каталепсией, эпилепсией и другими разнообразными нервными состояниями, но не есть ли это замена одних названий другими, в сущности ничего не объясняющими? Вот если бы мы знали сущность экстаза или даже эпилептического состояния, тогда другое дело, а пока называем ли мы явление магнетизмом, спиритизмом или экстазом – не все ли равно?

Мы уже высказали выше мнение некоторых писателей, что ум есть сила, независимая от души. Принимая, что идеи суть продукты ощущений, разделяем ли мы теорию Локка или Кандильяка или Юма, все же как-то трудно понять и усвоить себе, что в вещественном теле заключается невещественный дух; еще труднее проследить исчезновение его из организма, в котором умственное начало уничтожается в одно время с началом жизни.

Метафизик, который доказывает бессмертие разума, понимает под этим не только разум человека, но и животного.

Возьмем определение ума, которое делает Рид.

«Человеческий разум – говорит Рид – есть способность думать, вспоминать, обсуживать и желать». Но такого рода определение отличает разум человека от разума животного только степенью совершенства, а не какими-нибудь исключительными качествами. Животное, даже низшего разряда, думает, помнит, рассуждает и желает. Мало натуралистов станет теперь поддерживать теорию, что всеми умственными способностями животные обязаны одному инстинкту; и даже если бы нашлись люди, которые разделяли бы старинное мнение, то слово инстинкт очень неопределенное, гибкое слово. И действительно, чем более животное, напр. собака, воспитывается, тем инстинкт его становится слабее, и идеи, приобретенные опытом, т. е. разум, расширяются до того, что совершенно покоряют себе инстинкт. Поэтому и доктор Аберкромби говорит: признавать, что умственное начало прекращается после смерти, тогда как мы знаем, что физическое начало, хотя и в различных видоизменениях, продолжает существовать, – есть произвольное предположение, противное всем правилам здравой логики, и потому он замечает, что мы должны верить в существование будущей жизни, даже у самых незначительных животных. Далее он говорит, что если мы признаем, что душа человека невещественна и бессмертна, то то же должны сказать и о душе пчелы или муравья.

Посмотрим и разберем, так ли это?

У Декарта была переписка об этом предмете с Генрихом Мором. Мор ясно опровергает доводы Декарта, желавшего унизить душу животных и поставить ее в уровень с автоматами. Столько знания, потраченного на разъяснение неразрешимого вопроса о душе животных, только свидетельствует о неутомимой пытливости ума человеческого. Существует даже целая литература, старающаяся объяснить язык животных.

Между тем разница между человеком и животным должна бы быть ясна для каждого: один одарен бессмертной душой, другое только рассудком, покидающим человека вместе с жизнью. Метафизики могут сколько угодно спорить о том, врожденны ли идеи или нет; это вовсе не касается вопроса о духовном начале человека. Не все ли равно, как бы ни образовались идеи; главное дело, как образуется способность воспринимать идеи. Положим, что идеи – результат опыта, но способность воспринимать эти идеи—врожденная. Все органические существа созданы со способностями воспринимать впечатления как бы их не называть, идеями или ощущениями, – свойственные их сфере и назначению. Из всех животных один человек имеет способность воспринимать идеи о Боге, о поклонении Ему, о душе, о жизни вечной. Мы не видим никаких признаков этой способности в низших породах животных. А по аналогии со всеми известными законами природы, мы должны заключить, что если одному роду существ дарованы способности, отличающие его от всех других, то эти способности, конечно, даны Провидением для удовлетворения известных потребностей этих существ.

Ни мало не опровергает этих положений то, что способность человека познавать верховное начало недостаточна для того, чтобы он мог составить себе правильное понятие о божестве и будущей жизни. Человек, своими усилиями и проницательностью, должен постепенно совершенствовать свои понятия. Прежде, чем воздвигнуть Парфенон, он должен был выстроить шалаш; он сначала разделяет предрассудки дикаря и язычника, и только со временем делается философом или христианином. Одним словом, человек рожден несовершенным, но ему дана возможность достигнуть совершенства. И потому Гамильтон в своих лекциях говорит: «Науки, несовершенно исследованные и находящиеся в состоянии развития, изучаются с большею жадностью; совершенная ясность и определенность в науке уничтожили бы всякое стремление к занятию ею, и самым большим несчастьем для человека было бы полное обладание истиной, к которой он стремится.»

Вот в этой способности воспринимать идеи, несвойственный животным, мы и можем видеть доказательство присутствия в человеке души.

Низшие разряды животных не имеют способности познавать своего Творца и поклоняться Ему, потому что если бы даже и им предопределена была загробная жизнь, то они, воскреснув, не имели бы самосознания.

Симпатия, которую мы питаем друг к другу и которую обыкновенно называют человеколюбием, неизвестна животным, даже живущим обществами, как бобры, пчелы, муравьи, ибо только людям предназначено встретиться, знать и любить друг друга в будущей жизни; отношения же между животными прекращаются со смертью.

Чем более мы рассматриваем способности, исключительно врожденные человеку, тем более убеждаемся в том, что они отличают его от всех других созданий возможностью постигать предметы, находящиеся вне мира сего. «Один человек – говорит Мюллер – может мыслить об отвлеченных предметах». А на отвлеченных понятиях, каковы время, пространство, дух, материя, свет, форма, количество и сущность, основываются не только все философские системы, все науки, но и сам прогресс человеческих обществ. Почему это? Потому, что отвлеченные идеи увлекают разум человека от всего материального к духовному, от настоящего к будущему.