Монах Салафиил (Филипьев) - Тайна Афонской пустыни. Дневник пустынножителя

Я начал писать книгу-дневник «Тайна Афонской пустыни» в очень тяжёлый период моей жизни. Быть может, в самый тяжёлый. Тогда меня придавили события одно чернее другого, и каждую минуту я ожидал ещё худшего. Прошлое казалось перечёркнутым, будущее неизвестным, а настоящее давило и мучило, словно испытывая, какой ещё имеется у меня запас прочности. Каждый день я жил, как последний, ожидая смерти в буквальном, а не в метафорическом смысле...

Но на моё удивление, в дневнике оказалось запечатлённым чудо милости Божией — откровение пустыни, которого я и сам не ждал и не чаял. Когда перечитываю эти записи, понимаю — верно свидетельство святых отцов: в самые тяжёлые периоды жизни вдруг открываются удивительные высоты... Ибо, когда невозможна поддержка от людей, тогда приходит Сам Бог, подавая помощь и утешение.

Возможно, об этом факте более всего и свидетельствует «Тайна Афонской пустыни».

А ещё эта книга — апология исихазма, гимн пустыннолюбию, документальная хроника афонской пустыни глазами одного из её граждан. Взгляд на сокровенное изнутри.

Здесь — те тайны, которые моя грешная душа восприняла в афонском отшелии. Это — документ души, постепенно поднимающейся из руин; души, в которую возвращаются вера, надежда и нетленная Христова любовь.

Теперь для меня самое чудесное чудо Христианства — чудо возрождения, воскрешения и восстания уже умершей и разлагающейся души. Чудо, духовно подобное воскрешению святого Лазаря Четверодневного.

Дневник охватывает собой год жизни с момента моего исхода на Афон. Это описание временного цикла, включающее в себя основное из того, что вообще возможно запечатлеть словом.

Итак, в конце октября 2010 года я должен был умереть очень плохой смертью и в очень страшном состоянии духа. Но по действительно (!) неизреченной милости Божией вместо этого произошло вот что...

Я прибыл на Святую Гору Афон 29 октября 2010 года.

Это было незадолго до заката солнца и наступления сумерек. Поскольку фонаря у меня не было, я торопился добраться до братии, пока не стемнело. Из лодки я высадился на пустую, омываемую неприветливыми осенними волнами, пристань, неподалёку от ущелья Трёх Братьев — основного месторасположения братства старца иеросхимонаха Рафаила (Берестова). Заходящее солнце бросало красивые и строгие блики на желтоватые скалы. Ветер усиливался, море билось о камни.

С отнюдь не пустынническим чемоданом и другой поклажей я шагал по валунам и гальке к ущелью и вскоре достиг пустыни братства. Раньше я бывал в местах обитания братства отца Рафаила: пять раз на Святой Горе Афон и три раза в горах Кавказа.

Те несколько братьев, которые обретались сейчас в ущелье, встретили меня, как родного. Но не потому они так меня встретили, что я раньше уже приезжал. По сути, кто я такой им лично? С многими из них виделся только урывками, а новопришедших и вовсе не знал... А потому они встретили меня, как родного, что духовных детей отца Рафаила, где бы они ни были, и какими бы они ни были, крепко связывает любовь духовного отца и чувство принадлежности к единому братству.

Сам старец находился неподалёку, в келлии одного из соседних ущелий. Туда мы и отправились ночью на службу...

Вообще отец Рафаил сделал для нас, его духовных чад, всё главное.

Во-первых, он вдохновил и окрылил вестью о покаянном умном делании, непрестанной молитве и пустынножительстве.

Во-вторых, создал братство своих единомышленников — учеников, для коих стал учителем, духовником, родным батюшкой.

В-третьих, указал путь в пустыню и возглавил исход — вывел братство на блаженные пажити афонского и кавказского отшельничества.

В-четвёртых, показал и продолжает показывать пример умно-молитвенного делания и жизни по заповедям Божиим.

В-пятых, он молится о нас.

Остальное в значительной степени зависит от нашего личного усердия, терпения и постоянства на пути покаянного умно-молитвенного делания.

Моё усердие в последнее время, к сожалению, сводилось не к нулю даже, а к минусу. Я бывал на исповеди у старца в лучшем случае раз в год. А ведь он мой восприемник по монастырскому постригу в иночество, он — тот, кого я, по словам постригального чина, должен слушаться, как Самого Христа...

Но вот наступает афонское утро, четыре часа. За окнами ещё темень. Передо мной — крест и Евангелие, горит свеча. Стою на коленях, а батюшка наклонился надо мною, словно закрывая меня от меня самого и от мира, и от князя его.

Исповедь у духовника в этот раз походила на терпкий, свежий и живой воздух, приносимый ветром моря. Немного сумбурно, но искренно, сразу обо всём, что накопилось нераскаянного, я исповедовался отцу духовному. Сам себе я напоминал мальчишку — преступника, оторвавшегося ненадолго от погони и получившего последний шанс сознаться и покаяться в грехах, последний шанс на помилование.

Тихо, кротко, бережно и одновременно с духовной властью отец Рафаил говорил: «Я чувствовал, что ты падаешь. Я давно ждал твоего возвращения. Господь тебя привёл. Ты сам бы не пришёл», — при этом он по-отечески и даже по-дружески улыбнулся. «Даю тебе всежизненную епитимию: Иисусову молитву с крестным знамением».

Были, разумеется, и другие епитимьи и наставления, обо всём не скажешь...

Меня поразило тогда и поражает сейчас, с каким спокойствием, любовью, милующей радостью принял батюшка мою исповедь. А ведь его христианской и монашеской душе больно слушать такое-то! Но в отличие от мира, лежащего во зле, батюшка принял меня по-доброму, как будто просто пришло время вновь осуществиться в жизни притче о блудном сыне и милостивом отце.

На следующую ночь мы опять отправились к старцу на службу. Я и раньше очень любил эту ночную дорогу в храм, по берегу моря, иногда при свете луны, а иногда в кромешной тьме. Сейчас каждый шаг мне казался шагом на пути ко спасению.

Фонарик выхватывал белые прибрежные камни, по которым мы ступали. Вспоминались строки Священного Писания: «...и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает» (Откр. 2, 17).

На сей раз в конце исповеди отец Рафаил открыл мне тайну спасения. Он сказал: «Я тебе открою тайну пути спасения. Каждый день говори: даруй мне, Господи, Твоё смиренномудрие».