Дарья Сивашенкова - Вот Иуда, предающий Меня. Мотивы и смыслы евангельской драмы

… разве я не властен в своем делать, что хочу?

Это в самом деле сокрушительная ирония, потому что она полностью сокрушает план сатаны.

А к Искариоту Спаситель обращает Свою следующую фразу. Тут, конечно, уже непосредственно к нему, потому что в ней звучит его имя, а сарказма нет ни капли.

Иуда, целованием предаешь Сына Человеческого…

Смотрит на этого ходячего мертвеца — а тот, должно быть, ухмыляется, губ от крови не обтер, предательский поцелуй на щеке Христа еще не остыл — и называет его по имени.

По имени — как к человеку, единственному и уникальному, тому, призванному три года назад и бывшему рядом так долго и верно. Живому, просто физически живому , в конце концов.

И поразительно звучит обращение в Его устах: как имя , а не как синоним всех мерзостей мира, от абортов до терроризма. В последний раз, наверное. Если это имя когда-нибудь и омоется от грязи, что вряд ли, то только потому, что его снова произнесут эти уста, из которых никогда не исходило ничего нечистого.

Иисус мог на месте отречься и проклясть, и Иуда через мгновение упал бы мертвый. Мог хотя бы холодно отстраниться: мол, дальше дело твое, ступай на все четыре стороны. Иуда тоже недолго бы прожил, ему с такими психическими перегрузками до разрыва сердца без всякой мистики недалеко. Но Иисус набрасывает на него Свою любовь, словно край плаща. В беспредельном терпении покрывает даже это. Иуда будет жить.

А сатана остается ни с чем.

Или нет, не вполне ни с чем. У Христа он отречения от Искариота не вынудил и жизнью предателя не завладел, но душа Иуды теперь накрепко соединена с ним тяжелейшим грехом богохульства и богоубийства. Все, Иуда погубил себя. Утопил с гарантией и без возможности спасения. Ловушка захлопнулась.

Сатана может праздновать победу: его план исполнен, человек оторван от Бога навсегда и обречен той же вечности, что и сам дьявол. Соединение с сатаной в таком грехе, приобщение дьявольской природе наглухо закрывает для Иуды возможность как покаяния, так даже и раскаяния: он не только никогда не сможет взмолиться к Богу за милостью и прощением, он даже пожалеть о содеянном не может.

Не может, потому что, пока жив, — не захочет.

А потом уже и не сможет.

Его воля подчинена сатанинской, его природа подчинена сатанинской, он хуже чем мертв — он извращен до бесовского состояния.

Пародируя Боговоплощение, сатана не блюдет его основных условий. Человеческая воля Христа добровольно подчинена воле Отца, две природы в Нем неслиянны и нераздельны, но не подавляют и тем более не калечат одна другую. Сатана ломает человека, лукавством подчиняя себе его волю и разрушая его природу.

Иисус знает, что следование воле Отца приведет Его на крест, душа Его скорбит смертельно, но Он идет на это добровольно. Иуда понятия не имеет, какой кошмар готовит ему соединение воли с сатанинской, опьяненный куражом и удовольствием, он даже не подозревает, какова будет расплата.

А расплата будет.

Пусть Иуда жив, и пребывание во плоти пока что не дает ему осознать духовную реальность, в которой он очутился. Человеческая жизнь не так длинна. Немного раньше, немного позже, сатана может и подождать. Не так зрелищно, но вполне надежно. Никуда Искариот теперь не денется: тварью из ада он стал, тварью из ада и останется.

И расчет сатаны безошибочен. Все, что он сделал с Иудой, а Искариот допустил с собой сделать и всеми силами помог, приводит именно к такому концу: разрушению личности, в которой в конце концов останется только страх, только боль, только ненависть. Еще и в Гефсиманию его притащить: полюбуйся, Сын Божий, на эти руины человека, на останки Твоего ученика, на разлагающуюся в мерзости и гное греха душу. А то ли еще будет! Пока сладость греха опьяняет, но сладость кончится, наступит похмелье… и начнется вечность мучений: ты будешь есть, и не будешь сыт; пустота будет внутри тебя (Мих. 6: 14).

Пусть только умрет — и терзаниям не будет конца.

История Иуды должна была окончиться в Гефсимании. Он должен был умереть там, в саду, где довел до конца свое богоборчество и богохульство. Поцелуй, запечатленный на окровавленной щеке Христа, был точкой, кончающей его жизнь. Точкой, в которую схлопывалась его вечность: больше ничего, только боль.

Ходячий мертвец. Выкрученный и измочаленный сатаной до полного опустошения. Убитый им, как уже ненужный сообщник. К ногам Христа брошенный труп. Это не четырехдневный Лазарь: тут не воскресишь, потому что некого воскрешать.

Это то, что Иуда заслужил. То, что и должно было от него остаться: труп на земле и разорванная, уничтоженная сатанинским грехом душа.

Но вместо того, чтобы оттолкнуть предателя и богохульника в смерть, Христос хватает его и удерживает на краю Своими словами. Делает для него единственное, что может в эту минуту сделать: сохраняет жизнь.

Никогда в Своем беспредельном милосердии Он не пойдет на согласие с дьяволом и не отдаст человека — человекоубийце. Худшего из всех Он уберег.

Мне некуда деться, свой мир я разрушил…

М. Пушкина

Когда же настало утро, все первосвященники и старейшины народа имели совещание об Иисусе, чтобы предать Его смерти; и, связав Его, отвели и предали Его Понтию Пилату, правителю. Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и раскаявшись… (Мф. 27: 1–3)

Вот на этом месте очень хочется сделать стоп-кадр и долго, вдумчиво на него глядеть. Как ему это удалось?

После того, как сатана умертвил его на Тайной Вечере, после того, как он совершенным мертвецом пришел в Гефсиманию отдать Иисусу целование трупа, чтоб окончательно мертвым рухнуть у Его ног, — после этого он на рассвете воскресает самим собой: живым человеком.

Бесчеловечное убийство Христа оборачивается абсолютно человеческим раскаянием, и стремительное падение — не менее стремительным ужасом. Замысел сатаны каким-то образом полностью разрушен: Иуда не только жив, он еще и свободен в своем раскаянии.

Впрочем, ничего хорошего это для Иуды не означает.

Одно дело — опамятоваться от греха и раскаяться на Тайной Вечере: практически на руках у Христа, Который ждет и хочет твоего покаяния и Своей невозможной любовью изгладит грех, приобщив тебя к Своей радости о тебе же. Не просто помилует, но и поднимет, и утешит. В Его любви можно укрыться и от ужаса перед едва не содеянным, и от стыда за себя, и от отвращения к самому себе, и вообще от всех возможных последствий общения с сатаной.

И совсем другое — воскреснуть душой после Гефсиманского сада, оставшись в полном одиночестве, когда на всей земле нет никого, кто мог бы встать сейчас с тобой рядом. Точнее, нет Того единственного, Кто мог бы встать рядом и спасти. Мир ослеп и оглох, занимается рассвет, и в этой тишине есть только ты и твое понимание того, что ты наделал.