Антоний Храповицкий - Собрание сочинений. Том I

Патриарх Никон был ревностнейший пастырь церкви, он ежедневно служил, принимал просителей, выслушивал доклады, вникал во всякое даже маленькое дело, искоренял предрассудки и суеверия в народе, начертывал духовные уставы и вводил в церкви московские благолепие. Любя разные церковные напевы, а наиболее греческий и киевский, он имел отличных певчих и ввел пение в русской церкви на греческом языке. Хотя многим казалось неуместным такое нововведение, и даже оно давало повод к поношению патриарха, однако, несмотря на все это, царь одобрил греческое пение, и оно было введено в придворной церкви. Стараясь поставить в уважение священный чин, Святейший Патриарх собственным примером строгой жизни внушал всему белому духовенству иметь бдительный надзор над нравственностью, а для нерадивых был взыскателен и всякое нарушение церковного чина обуздывал силою своей власти.

О ревности патриарха Никона свидетельствует случай, бывший с ним в Новгороде, когда Никон был еще только митрополитом. Боярин Морозов, свояк царя, бывший за два года перед тем причиною бунта в Москве, в 1650 году подал повод к мятежу и в Новгороде. Один из посадских людей возмутил чернь против немецких купцов как друзей и лазутчиков Морозова; народ напал на них и ограбил. Воевода Новгородский князь Хилков тщетно старался успокоить мятежников; они не только не послушали, но хотели убить его как изменника. Устрашенный воевода по городской стене прошел в митрополичий двор. «Идем туда, – закричали бунтовщики, – убьем там предателя!» Вооруженные камнями и дубинами, устремились они к архиерейскому дому. Скрыв воеводу во внутренних своих покоях, Никон приказывает крепко запереть ворота своего дома. Но мятежники ударили в набат, окружили дом – выламывают ворота, допрашивают служителей, где воевода, и требуют выдачи его. Неустрашимый Никон выходит из палат своих к мятежникам и с ангельскою кротостью говорит им:

«Любезные дети! Зачем пришли ко мне с оружием? Я всегда был с вами и теперь не скрываюсь. Я пастырь ваш и готов за вас положить душу свою».

Но неистовый народ закричал в один голос: «Он изменник! Он защищает изменников», – и, с зверской лютостью бросившись на великодушного иерарха, начал без пощады бить его дубьем и каменьями. Никон, наверное, лишился бы жизни при сем несчастном случае, если бы убийцы, почитая его мертвым, сами не ужаснулись и с мучением совести не разошлись по домами своим. Дворовые служители отнесли Никона в келью почти бездыханного. Несмотря на крайнюю слабость свою, он, придя в чувство, ни о чем ином не помышлял, как об усмирении мятежного народа, о восстановлении законного порядка и об избавлении невинных от напрасной погибели. Собрав духовенство, он исповедался и, таким образом, приготовясь к смерти, велел везти себя на санях к земской и таможенной избам, в которых находились мятежники; кровь текла у него изо рта и ушей. Приказав себя поднять и собравшись с силами, Никон возгласил: «Дети! Я всегда проповедовал правду без страха, а теперь еще дерзновеннее возвещу ее. Ничто земное не устрашает меня, я укрепился Святыми Тайнами и готов умереть; я, как пастырь, пришел спасти вас от духа вражды и несогласия; успокойтесь и лишите меня жизни, если знаете какую-либо вину или неправду мою против царя и государства! Я готов умереть с радостью, но обратитесь к вере и повиновению!» Сими словами пораженные, мятежники разошлись; дерзновенные от страха и стыда не смели возвести взоров на иерарха. Никон поехал в соборную церковь и там в присутствии многочисленного народа предал анафеме начальников возмущения.

У Святейшего Никона было одно только желание – насадить Царство Божие на земле. Принято обыкновенно думать (прибавим от себя, разве уже очень наивные и невежественные люди, нисколько не знающие ни гражданской, ни церковной истории), что середина XVII века была временем умственного застоя, косности и неподвижности. Но раскройте любой учебник гражданской и церковной истории, и вы убедитесь в обратном. Это была светлая эпоха в русской истории. В Москве существовал замечательнейший кружок лиц, преимущественно духовных (хотя в нем участвовал и сам царь), пламеневших высокими идеями реформаторов; в кружок этот входили известнейшие люди тогдашнего времени: Никон, еще будучи Новоспасским архимандритом, царский духовник Стефан Вонифатьев, Иоанн (Григорий) Неронов, известный священник Московского Благовещенского собора, протопоп Аввакум и другие ревностные пастыри.

В умах этих людей зрели самые широкие планы церковных и общественных, даже можно сказать, мировых перестроек и преобразований. Это все были самые смелые мечтатели, думавшие сделать всех инородцев в России христианами, освободить греков от турок, устроить Церковь на строго канонических началах, чтобы она руководилась только правилами св. Апостолов, Вселенских и Поместных Соборов и святых отцов, а государство – Кормчей… Видите, какое золотое время было тогда; это была эпоха высокого подъема духа.

На почве таких идеальных предприятий, как совместное преобразование церковной жизни и нравственное возрождение народа, начавшаяся дружба двух чистых, девственных по чистоте душ, как патриарха Никона и царя Алексея, разгоралась в высокий пламень. Понять степень этой любви и того мистического значения, которое придавали ей оба друга, можно только через прочтение восторженно-нежной переписки царя и патриарха, сохранившейся в нескольких исторических изданиях. Наша жизнь дает примеры такой пламенной дружбы только в самой ранней юности, но когда она возникнет, то связывается в умах идеалистов со всеми планами жизни, со всею ценностью последней, и если дружба разрушается, то жизнь и все ее планы признаются разбитыми. В этом и заключается логика Никона отречения от власти, тогда он увидел пренебрежение этой дружбы со стороны царя. Понять такую логику могут только идеалисты мечтатели, которыми, однако, по справедливому наблюдению Достоевского, и подвигается жизнь к лучшему, и совершается общественное возрождение. Дружба царя и патриарха восстановила благообразие общественной молитвы, исправила священные книги, присоединила Малороссию, привлекла к Москве восточных патриархов и восточных ученых, побеждала поляков и шведов и поистине возводила Московию на степень величия третьего Рима в царствии Божием.

Теперь перейдем к главнейшему моменту в жизни Святейшего Патриарха, к его ссоре с царем, имевшей столь печальные последствия и для самого патриарха, и для царя, и для русской церкви, и для государства, и даже, скажем, для целого мира. Это самый трудный и самый сложный вопрос в жизни патриарха, и поэтому доселе он еще не был разрешен или объяснен психологически ни одним исследователем. Обыкновенно исследователи нападают или на патриарха (всего чаще), или на царя, или на обоих вместе, одинаково достойнейших и симпатичнейших людей своего времени, или просто рассказывают обстоятельства ссоры, но объяснить психологически их не могут, потому что не хватает ума (скажем от себя). «Не вам (особенно сознательные клеветники – тоже от себя), – скажем словами Ивана Грозного, – куриным оком усладить полет орла». Мы уже говорили вначале, как долго отказывался Никон принять патриарший престол и принял его только после того, как царь, бояре и народ дали клятву ему в том, что не будут препятствовать устроить Церковь Божию. Это не был личный эгоизм, как мы уже сказали, а это была ревность о Церкви Божией. Царь и патриарх были два глубоко и нежно любившие друг друга человека, и даже более – влюбленные, если только уместно так выразиться. И вот оскорбление этой дружбы царем и было причиной раздора. Здесь именно исполнилось слово Иисуса, сына Сирахова, что только поношение, гордость, обнаружение тайны и коварное злодейство могут отогнать всякого друга (Сир. 22, 25); ибо как человек убивает своего врага, так ты убил дружбу ближнего; и как ты выпустил бы из рук своих птицу, так ты упустил друга и не поймаешь его; не гонись за ним, ибо он далеко ушел и убежал, как серна из сети (Сир. 27, 19–21). Большое значение в ссоре патриарха с царем имели бояре; своими интригами, клеветами они достигли того, что искренний, мягкий и добрый по натуре царь стал избегать встреч, личных объяснений с патриархом, при которых два прежних друга, все еще сохранивших в сердцах своих взаимную привязанность, могли бы выяснить существовавшие между ними недоразумения и стать по-прежнему большими друзьями. Но бояре принимали все меры, употребляли всевозможные усилия, чтобы этого не случилось, и достигли своей цели. Под влиянием наговоров бояр, искажавших слова и мысли патриарха, добродушный царь прекратил дружественные ежедневные беседы с патриархом, отменил выходы свои в соборы к торжественным праздникам, перестал при служении его посещать даже крестные ходы, которые дотоле всегда сопровождал, и присылал прямо сказать патриарху, чтобы «его не ждали». Патриарха и его слуг стали обижать, и он не находил удовлетворения за нанесенные оскорбления. Патриарх увидел в этом конец нежной дружбы, связывавшей его с царем, и не считал возможным для себя долее оставаться у власти, особенно после того, как он был грубо оскорблен при приеме грузинского царя Теймураза. По принятому обычаю, патриарх всегда приглашаем был к торжественным царским столам. В 1657 г. 4 июля грузинский царь Теймураз был угощаем при дворе, а Никон не приглашен к столу. Он послал во дворец разузнать причину этого своего стряпчего князя Дмитрия. Окольничий Хитрово, отправлявший тогда звание стольника придворного, увидев его во дворце и услышав даже от него, что он прислан патриархом, выгнал его вон палкой. Никон письменно требовал удовлетворения. Царь ответил ему собственноручно, что сам рассмотрит дело и с ним переговорит. Однако ж Никон остался без удовлетворения. 8 июля, в торжественный день иконы Казанской Богоматери, он ожидал в церковь царского выхода, но царь, против обыкновения своего, не вышел и велел ему себя не дожидаться.