Антоний Храповицкий - Собрание сочинений. Том I

– Знаю, зачем ты меня об этом спрашиваешь; прежде, со слов наших старых мулл, я говорил, что в Евангелии Иисус не признает Себя Богом и что это выдумали позднейшие христиане, начиная с апостола Павла. Теперь, прочитав Евангелие, я знаю, что в нем изложена та же самая вера, которую проповедовал Павел и которую вы содержите, потому что если Иисус и не сказал ни разу прямо: «Я Бог», то все-таки давал всем понять, что Он Бог, потому что говорит: Я и Отец – одно (Ин. 10,30); тогда сказали Ему: кто же Ты? Иисус сказал им: от начала Сущий (Ин. 8,25), а затем прибавил: Прежде, нежели был Авраам, Я есмь (Ин. 8,58).

– Ах, как мне радостно слышать слова евангельские из твоих уст! – воскликнул снова псаломщик Федотович на этот раз уже не с гневом, а с удовольствием. – Как рад я, что ты больше не будешь обвинять апостола Павла и христиан в искажении Евангелия.

– Напрасно радуешься, – ответил мулла. Пока я думал, что учение о Троице выдумали христиане, я не считал Евангелие учением многобожников, а теперь, хотя полюбил твое Евангелие больше прежнего и прибавлю по секрету – больше нашего Корана, но вижу, что наравне с самыми святыми истинами о жизни нашей, оно содержит учение о трех Богах.

Псаломщик опять заволновался:

– Да ведь сам же ты привел слова Нового Завета о единстве Божием.

– Да, тем хуже, что Завет ваш сам себе противоречит: сколько ни говори, что Бог един, но если у Бога есть еще Сын, то будет два Бога, а если есть еще Дух Святый, Который не Отец и не Сын, то уже выйдет три Бога, а не один.

Когда мулла говорил эти слова, то к говорящим подошел сгорбленный старичок – странник, одетый очень бедно, в лаптях, в широкой шляпе, опираясь на простую палку. Он поклонился сидевшим на бревнах собеседникам и, видимо, готовился попросить у псаломщика гостеприимства, но, услышав последние слова татарина, он вдруг встрепенулся, вытянулся во весь свой рост и, остановив рукою псаломщика, который хотел что-то сказать, обратился к Ибрагиму с вопросом: «А ты все Евангелие прочитал?»

– Да, – сказал тот, – и Евангелие, и Послания.

– Слава Богу, – вздохнул странник, – уже за одно это скажу тебе, что ты хороший человек.

– А ты, старик, какой человек? – спросил мулла, удивляясь его смелости и не зная, сердиться ли ему или смеяться. – Меня хорошим вся деревня называет, а твою похвалу, пожалуй, назад возьми: тебе Федотович и так даст кусок хлеба и ночлег.

– Да, я и голоден и спать хочу, – сказал старик, – и человек самый худой, но Спаситель мой Христос лучше всех и для Его славы и для спасения твоей души я буду не спать всю ночь и не есть сегодня и завтра, если только ты согласишься один час поговорить со мною о Пресвятой Троице.

Мулла с удивлением смотрел на этого нищего, которого бледное лицо разгоралось, а глаза устремлялись к небу.

– Зачем тебе голодать, – сказал он, – вижу, что ты человек благочестивый, пойдем все трое ко мне, подкрепимся пищей и послушаем тебя.

Когда они вошли в дом, то две жены муллы с удивлением посматривали из-за занавески на вошедшего нищего (Федотовича они и раньше часто видели у своего господина и ему не удивлялись). Однако когда мулла подошел к занавеске брать от них кушанье, то они молча подавали ему все так, как нужно для трех человек.

Приняв пищу вместе с гостями, мулла обратился к гостю-старику:

– Дед, я догадался, о чем ты будешь говорить мне, но я это слышал уже от его сына-семинариста (он указал на псаломщика), ты, наверно, скажешь, что Бог один, но в Нем три Личности и три эти Личности составляют одно, как в солнце свет и теплота одно или во рту человека дыхание и слово, а человек один. Только мне эти сравнения показались пустыми: я сам могу назвать тебе много вещей, которые состоят из отдельных частей, а все части составляют одно; вот и стол: у него четыре ножки и пятая – доска, а стол один; в окошке четыре стекла, а окно одно; только это все не к делу.

– Отчего же не к делу? – закричал Иван Федотович.

– Потому что то – вещи, а то – живые существа. Вот найди мне, чтоб две курицы составили одну птицу, или три льва – одного зверя, или три человека – одного. Это ты мне никогда не покажешь – все будет три человека, а не один, и Богов у вас три, а не один.

– А если покажу? – тихо спросил старик.

– Если покажешь, – воскликнул мулла, – то я обещаю быть христианином и крещусь! Только ты никогда мне этого не покажешь, – прибавил он торопливо и еще громче, потому что услышал сердитый кашель за занавесками.

– Никогда ты мне этого не покажешь и христианином я не буду, а скорее тебя обращу в ислам, – снова заговорил он громко, – пойдем продолжать нашу беседу на улицу – сперва ты говори, а потом я, а здесь пусть убирают со стола. Федотович взялся за шапку и шепнул мулле:

– Однако у тебя сердитые жены, уйдем от них поскорее.

Усевшись по прежнему на бревнах, мулла засмеялся и сказал:

– Вот не могу научиться вашему терпению к жене. Всякое непослушание или вмешательство в мой разговор со стороны жен меня так сердит, что не будь вас, я бы поучил их. Ваш Павел говорит, что муж и жена одно тело, а я так себя чувствую, что как будто я – свет, а они – темнота, я – тепло, а они – холод, где я, там нет им места, а как они забирают место, так меня теснят. Ну, как это может быть, чтоб два или три существа стали одно? Отец, и Сын, и Святой Дух – один, два, три: три Бога, а не один.

– Ты хорошо начал беседу, – сказал старик, – и вот теперь будем говорить дальше!

– Ну, говори, буду слушать.

– Нет, – отвечал старик, – говори ты сам, а я буду тебя спрашивать, чтобы не моя, а твоя душа сказала истину. Скажи мне прежде: всегда ли ты одинаково чувствуешь свою борьбу с женами за преобладание в доме; это скажи прежде, а потом скажи: со всеми ли людьми ты такую борьбу чувствуешь, как будто вы друг друга вытесняете с места или с некоторыми хуже чувствуешь, а с некоторыми лучше?

Мулла немного помолчал, а потом ответил:

– Конечно, чувства мои к женам бывают разные; когда рассердишься, то, кажется, на целом свете нам тесно втроем; когда бываешь спокоен, то они мне не мешают, ну а ведь особенной нужды в них я тоже не чувствую – мне 65 лет да им под 60 лет, нам не до нежностей: прошло наше время.

– Пусть будет так, – сказал странник, – теперь скажи мне, не чувствуешь ли ты иногда нужду в том, чтобы жены были близко от тебя, не для удовольствий, а для сердечной беседы, особенно когда на долгое время уйдешь от них?

– Ну, конечно, иногда и соскучусь по своим старухам, – отвечал Ибрагим, – только мы ведь хотели говорить о Боге, а не о женах.

– Дойдем и до Бога, – был ответ странника, и лицо его озарилось кроткой улыбкой, – скажи мне еще, мулла, кого ты любишь кроме жен? есть у тебя дети?

– Есть милый сын мой, добрый шакирд в Казани и красавец какой! Ах, как мне скучно бывает, если долго не вижу его; теперь ожидаю его к себе со дня на день. Он такой ласковый мальчик, и хотя гораздо ученее меня, но все не хочет обидеть старика своим превосходством и спрашивает моих объяснений, а того не понимает, глупый мальчик, что я сам вижу, насколько он умнее меня, и радуюсь этому, а еще больше радуюсь, что вижу его смирение и желание уступить мне. Была у меня еще дочка, да умерла, бедная.