Антоний Храповицкий - Собрание сочинений. Том I

«Тихий приют духовного просвещения!» Да и нуждается ли в ходулях истинная ученость, глубокий ум и чистое сердце! Просвещенное юношество отлично знает басню о двух бочках и разве только тогда нарушит отношение между учеником и учителем, когда, встретив последнего, не узнает в лицо. Оно понимает авторитет многолетнего ученого труда, авторитет честной службы, авторитет священной простоты. Вас ли оно забудет, дорогие тени усопших смиренников? Вот Иван Степанович Якимов, всегда окруженный «жидами», т. е. гебраистами, величающий студентов по имени и отчеству; вот Виктор Димитриевич Кудрявцев, генерал, в котором не было ничего генеральского, как говорили ораторы над его гробом. Эго – тот, кто никогда не возвышал голоса, но которого слушали все, не только ученики, но и сослуживцы; вот покойный Порфирьев, в присутствии которого никто не решался допустить даже веселой шутки, несмотря на глубокое смирение старца.

Люди гордые разве будут петь со студентами на клиросе, читать в стихаре шестопсалмие? Разве будут тесниться к о. Иоанну Кронштадтскому как простые мужики, встречать его восторженным приветом, какого не удостаивается никто, кроме разве их архипастырей? Вспомним ответные слова преподобного пастыря на один из академических приветов; они напечатаны были, кажется, в «Церковном вестнике»: «Я обязан академии не только образованием, но и в значительной степени своим чисто религиозным развитием». Это слово, конечно, правдивее, чем газетная брань.

«Но преподают профессора вяло, не влияют на общество, не научают студентов проповедовать слово Божие».

Устраним ложный и обидный отзыв о преподавании, а остановимся на общественном призвании академии. Конечно, здесь желать надо многого, но зависит ли это от профессора, от академии? Здесь речь о целой истории русского духовенства, русской школы, русского народа. И если подобные упреки находят себе место, то именно потому, что никто другой, как современная академия – пусть в недостаточной еще мере – дала понять, что общественная жизнь и внутреннее настроение общества должно быть предметом нарочитой заботы пастырей и богословов. Правда, наши духовные лекции для публики несовершенны, малочисленны и не очень популярны, но и это то, что есть, вышло от академии, и никто не может отрицать этого, ибо история дела у нас перед глазами. Всем известно, что внебогослужебные собеседования и чтения для публики начались в «Обществе религиозно-нравственного просвещения», которое создано петербургскими магистрами, а на ноги поставлено янышевскими питомцами; затем оно еще теснее соединилось с академией и нашло себе сильную помощь в ее студентах, которые затем, по окончании курса, становились главными деятелями «Общества». Оттуда дело пошло по провинциям и всюду насаждалось молодыми академистами. Хороша ли, плоха ли у нас проповедь и общественное слово, но оно идет из академий. Из академий же идет и борьба против раскола, и борьба против сект. Кому неизвестно, что первая утверждается на имени двух академических профессоров, а орган второй наполняется профессорами же. Миссионеров у нас мало – это правда, но посмотрите, не наибольший ли процент их представителей – академики. Не академики ли лучшие борцы против штундистов? А монашество ученое? Не лучшие ли из его представителей постригались в академиях? Теперь спросите: во чье имя клянутся эти полемисты, миссионеры, монахи, проповедники? И узнаете, что их почва всецело в академии, да притом не в отдельных только личностях, но и в целой жизни академии, и ни от одного из них не услышите огульного осуждения академиям.

Но вы бы желали более напряженной связи академии с жизнью Церкви. Я уверен, что академия желает того же. Почему же она не добивается? Мы сказали уже, что люди духовные – люди скромные и робкие; они будут работать и усердно, но голос призывающий и вдохновляющий потребен свыше. А такого голоса они не слышат и едва ли имеют достаточно данных надеяться на сочувствие. Осуждать академии в безучастии к жизни церковной можно было бы тогда, если б они наблюдались после призыва. Вот если б профессорам предлагались к обсуждению богословские вопросы, созывались бы они для сего на съезды, приглашались бы в качестве руководителей миссионерских собраний или студенческого проповедания в местах, колеблемых ересью; или требовали их отклика на всякое слово и явление в жизни общественной; если б спрашивали их о преподавании хотя закона Божия в светских училищах одним словом, если б пробуждали их энергию к участию в общецерковной жизни, тогда, конечно, и жалобам наших критиков пришел бы конец. Ведь все эти явления жизни церковной отделены от академий, и на участие последних во всем этом взгляды у людей влиятельных весьма различные. И, конечно, не в возвращении к дореформенной эпохе искать врачевства нам. Тогда, напротив, и то немногое, что выросло под недавним солнышком, заглохнет окончательно, а сближение профессорской деятельности со всеми сторонами жизни Церкви, конечно, желательно, но для этого нужен не жезл биющий, но узы любви, по сказанному: Узами человеческими влек Я их, узами любви, и был для них как бы поднимающий ярмо с челюстей их, и ласково подкладывал пищу им (Ос. 11, 4).

В заключение этого первого письма прибавлю то, с чего был должен начать письмо к г. редактору. Отделенный от жизни академии, я не переставал ей сочувствовать и печалиться по поводу тех нареканий, которым она подвергается. Но молчал, ожидая, что кто-нибудь из профессоров выступит со словом защиты; но вот мне пишет приятель: «Как же мы сами будем хвалить себя?» Тогда решился сказать и я свое неумелое слово. В следующем письме хочу написать Вам о том, что нужно учащимся в академии, чтобы умножить от них пользу для Церкви, а пока прекращаю и перечитывать не стану: чувствую, что нескладно, но, авось, правдивость и непосредственное чувство заменят стройную связность доводов.

Когда мы видим мост, перекинутый через широкую реку и стоящий на каменных быках, то ясно представляем себе грандиозность этой постройки, хотя бы она и не очень возвышалась над уровнем глубокой воды. Мы отлично понимаем, сколько трудов стоило поднять огромную кладку от песчаного дна до поверхности, и хорошо сознаем, что возносящаяся к звездам колокольня не требовала таких усилий, затрат и времени, как это невзрачное, низкое сооружение, по которому с грохотом тащатся обозы.

Почему же, зная толк в постройках каменных, мы так мало умеем ценить сокровенное устройство душ? Перед вами тип заурядного сравнительно священника-академиста, например законоучителя. Он не блещет силою слова, не увлекает своим священнослужением, не восхищает уроками. Правда, в нем нет и ничего соблазнительного; ученики помнят его по окончании курса более прочих своих наставников; он умеет ответить спокойно и толково на всякое их недоумение в делах веры; возникающие неприятности в Совете или щекотливые столкновения с юношеством улаживаются благодаря его терпению и благоснисходительности; и, однако, слово его всегда твердое и убедительное.