Антоний Храповицкий - Собрание сочинений. Том I

Нас учили признавать четыре благородных искусства: поэзию, музыку, живопись с ваянием и архитектуру; к этим искусствам не смеют приравнивать себя прочие изящные ремесла – шитье красивой одежды, устройство роскошной обстановки комнат, изобретение затейливой иллюминации и т. п. Однако наши русские предки (а раньше их греки) не только высоко ценили в теории, но и горячо любили своим благочестивым сердцем еще один, за последнее время почти утерянный вид благородного искусства – храмовое благолепие.

Что здесь разумелось? Не только самая архитектура, иконопись и пение, но сверх того – расположение или группировка иконописи по храму, устроение иконостаса, подсвечников, рак со святыми мощами и паникадил, затем и устроение отдельных священных предметов – крестов, сосудов, Евангелий, облачений клиру и на престол, хоругвей, кадильниц, сионов и проч. Такими предметами славились святые храмы, а любители благолепия – архиереи, иереи, цари, бояре, дворяне, купцы и крестьяне – почитали за счастье любоваться на эти предметы, когда им было возможно достигнуть в тот или иной знаменитый храм, а в своем храме дождаться праздника, в который износилась та или иная церковная драгоценность. У купечества и крестьянства этот духовный восторг перед священными предметами церковного искусства не погас и поныне. Съезжающиеся на ярмарку купцы хвалятся: один – николо-угрешским иконостасом, другой – тихвинской ризою, третий – юрьевскими митрами, четвертый – троице-сергиевским паникадилом в холодном соборе и т. д. Является ли это простым удивлением перед размерами или денежною ценностью предметов?

Нет – вы здесь услышите только о предметах старинных или если не старинных, то устроенных на старинный лад, а все, что имеет характер эпохи после петровской, не может возбудить умиленного восторга русских людей.

Восторг и умиление возбуждает только благородное искусство: перед красивым диваном или этажеркой никто не будет проливать слез, также и перед иконостасами церквей петербургских или житомирских; но войдите в новгородскую Софию или в московский Успенский собор, и вы даже нехотя почувствуете прибой волн благодатного чувства к своему сердцу: Божественное величие, святость Христова, чистота Приснодевы и райский Восток святых раскрывается в вашей душе, как будто бы вступившей не в пустующее помещение, а в среду живых небесных Существ. Вот такоето настроение в зрителе возбуждали и возбуждают не только самые священные изображения, но и прочие священные предметы, устроенные в древности или по древним образцам. Отсюда ясно, что их мастера были не ремесленники, а художники, и самое создание этих предметов есть благородное искусство, а не ремесло. Назовите его пятым видом благородных искусств или разновидностью архитектуры, но вы должны признать, что такое влияние их на благочестивого созерцателя достигается тем же условием их творчества, как влияние прекрасной иконы киево-печерской, херувимской песни или внятно прочитанной поэтической церковной молитвы. Какое же это условие? Именно то, коим определяется вообще отличительное свойство благородного искусства и религиозного искусства в частности: творец этих вещей сумел вложить в них свое благочестивое вдохновение, соединил с их видимым видом ту или иную идею. Зритель, пожалуй, не даст себе и отчета в том, какая идея раскрыта в таком-то древнем хоросе, в таком-то подсвечнике или кадильнице, но он любуется этими вещами, глаз от них не может оторвать, и взятые вместе эти предметы возносят дух его к раю, к Ангелам, к Богу.

Любуется он и умиляется на иконную ризу, на сияющий иконостас с таким восторгом, как на чудо церковной архитектуры, но также не дает себе отчета в своих чувствах, как не может пояснить пскович или новгородец, в чем красота их городских соборов, и лишь очень немногие сумеют уловить самую идею последних, изображающих в первом случае человека, возносящегося к небу в восторженном порыве души, а во втором случае – самое небо, спускающееся на землю в белых облачках, раззолоченных заходящим солнцем.

Вот именно подобную же религиозную идею умели древние русские и византийские мастера вложить в формы различных священных предметов, например, в лампаду – идею молитвы, несущейся к небу через воздушную сферу, в подсвечник – идею молящегося человека, желающего оторваться от земли и приблизиться к Спасителю, перед Которым горит свеча; широкий хорос изображает небесный круг, усеянный звездами, славящими Бога; хоругвь – это победное знамя или даже Ангел, летящий по небу с вестью о приближении Господа и т. д. Всего не объяснить, но душа, взирая на это благолепие, переживает в доступной ей степени чувства мастера-художника, устроившего эти вещи. Новое мастерство в стиле ампир и в стиле рококо ничего подобного создать не может, и его произведения различаются от древней утвари церковной так же, как пошлые, фальшивые стихи штундистов от возвышенных ирмосов прп. Иоанна Дамаскина. Теперь Господь сжалился над нами, любителями церковного благолепия: древнее вдохновенное творчество священных предметов восстановлено новым художником СИ. Вашковым, имя которого займет в истории нашего церковного благолепия одно из почетнейших мест, быть может, наряду с Андреем Рублевым и Симоном Ушаковым. Никем и ничем не побуждаемый, пожелал я поделиться с русским духовенством этою своею радостью еще в 1907 году, когда увидел церковную обстановку его создания в освященном тогда мною храме св. Петра-митрополита в поместье Н. И. Оржевской (м. Н. Чартория, Волынской губернии, близ станции Печановка). Гениальная кисть Нестерова и орнаментура знаменитого Прахова там вполне гармонируют с высокоталантливою утварью Вашкова, которая вырабатывается известною московскою фирмою Оловянишниковых. Недавно я подробно осматривал большое собрание такой утвари в их петербургском гостинодворском магазине, если только можно назвать магазином этот в сущности великолепный, научно-исторический и высокоталантливый музей церковной красоты, куда бы следовало приводить экскурсии учащегося юношества преимущественно перед всякими фототеатрами, зверинцами и цирками, где души не созидаются, а развращаются. Я убедил управляющих этою сокровищницею церковной красоты поделиться с подписчиками нашего общественного журнала изображением некоторых предметов своего собрания. Как они прекрасны! То воздушная легкость, то разнообразный блеск, то, напротив, массивность глубокой седой древности воплощена в этот металл или дерево. В одном предмете вы находите пасхальное радостное славословие, застывшее в серебре, здесь – Христово смирение, там – чистота святых Ангелов. Все это произведения древних форм церковного искусства от XI до начала XVIII века, когда христиане жили телом на земле, а духом на небе, сердцем в Церкви и душою со Спасителем, памятью – в Евангелии и деяниях апостолов и святых угодников, а ожиданием – перед Страшным Судией и вечным воздаянием добрым и злым. Этому возрождению церковного искусства, на которое посылались уже многочисленные запросы со всех концов России, начиная с дворцовых соборов и кончая сельскими церквами, я приписываю весьма важное церковно-народное значение в наш развращенный век отступничества и предательства. Искусство есть великая сила: оно победоносно влечет к себе сердца даже в то время, когда подавленная упрямым ожесточением мысль упорно и тупо отклоняет свое внимание от призыва к истине через проповедь науки или разумного слова.