Савва - Духовные упражнения

У нас любят ругать церковные власти, которые собирают людей по разнарядке. Это отвратительно. Но это не вся правда. Мы не умеем собираться. У нас атрофирована воля и потребность быть вместе. И теперь нужно крепко всем трудиться над тем, чтобы воспитать в обществе этот важнейший из социальных навыков.

Везут меня в машине. Стоим в пробке. Водитель открывает окно и выбрасывает пустую банку.

— Что вы делаете?

— А что? Я налоги плачу. Пусть убирают.

Но ведь это наша земля! Как же я могу жить на этой земле и гадить? Мне бывает так больно заезжать в лес, особенно летом, и видеть настоящие горы мусора, оставленные, на самом деле, неплохими людьми, которые даже не чувствуют, что совершают преступление. Не перед законом. Перед совестью. И каждому человеку следует вырабатывать благородную нетерпимость к таким вещам.

Мы терпимы к грязи вокруг нас, к мусору, бурьяну вдоль дорог, уродливым зданиям, но так не должно быть. Эта грязь не уйдет с принятием нужных законов. Чтобы появился закон, воздух морали должен накалиться от благородной нетерпимости к этой грязи.

Мы терпимы к самодурству, к показухе, к вранью и пошлости. Надо не стесняться выражать свое порицание, кто бы себе ни позволял такие поступки. Политик врет, ругается матом, жестоко оскорбляет оппонентов, и это не от темперамента, а потому что мы позволяем ему. Надо выработать благородную нетерпимость к подобным вещам, чтобы человек понимал, что от него все отвернутся, если он позволит себе такое.

Коррупцию не одолеть только страхом тюрьмы и конфискации. В обществе можно воспитать благородную нетерпимость к взяточничеству, кумовству, лакейству, потому что мораль — это не только воздух, который мы вдыхаем, но и наши выдохи, каждый из нас влияет на состояние климата, и самой малой возможностью воздействовать на него нельзя пренебрегать. Нужно так жить, чтобы одно упоминание о том, что можно за деньги заказать диссертацию, было чем-то предельно неприличным, даже в голову не приходило.

Насилие в семье, пьянство напоказ, безразличие к несчастным, особенно к детям и старикам, хамство — это все лечится. Но в этой борьбе важен каждый человек, каждый голос, каждый «вздох» благородной нетерпимости.

Мораль — это дело, касающееся каждого человека, потому что мы дышим одним воздухом, нам никуда от него не скрыться, не спрятаться. Нельзя выделить закрытую линию кислорода лично для вашей семьи, а потому нельзя терпеть, если кто-то отравляет воздух, которым дышите вы и ваши дети. В Писании есть гениальные слова:

Парение похоти пременяет ум незлобив (Прем. 4:12).

Здесь говорится о том, что воздух морали полагает границы как греху, так и святости, и если вы не собираетесь бежать в пустынную келлию, вам надо позаботиться о составе этого воздуха. Это вопрос жизни и смерти. Буквально.

История с израильскими негритятами — это одна из проб воздуха морали, которым дышит общество, на треть состоящее из бывших советских граждан. Если им удалось оздоровить моральную атмосферу своей страны, и у нас тоже все получится. Работы много. Каждый труженик на счету.

Оказывается, я — законник. Вот уж не думал! Это мне поляки сказали. На их языке монах — законник. Значит, я не какой-то архимандрит, а законник Савва. Непривычно. Потому что мне всегда претили строгие правила, регламенты, режимы, приказы, инструкции.

Христианство — благовестие свободы. И тут тревожный парадокс: если христианство — это одна из религий, а религия по определению есть система строгих ограничений, запретов и заповедей, имеем ли мы право называть веру Христову благовестием свободы? Как в Церкви уживается призыв к свободе и закон заповедей?

Не только для меня, но и для многих моих друзей Евангелие стало даром свободы. Бог есть Любовь, и Бог есть Свобода. Что еще нужно молодому человеку, если не любовь и свобода? Однако кто-то вас схватит за рукав и проговорит доверительным шепотом:

— А вам нельзя причащаться. Вы живете в гражданском браке, а это вообще никакой не брак, а блудное сожительство. Вам нельзя к Чаше.

— Неужели Богу интересно, с кем я сплю? Кому какое дело? Бог есть Любовь. И вообще вы, православные, — народ темный. Я к католикам пойду.

— Выбор ваш. А вы знаете, что у них все еще строже? Если вы разведетесь с женой, вы отлучаетесь от Причастия на всю жизнь и сможете приобщиться только в случае смерти.

— И это религия свободы?

Типичный разговор. Многим знакомый. Интонации современные, но мне кажется, с подобным недоумением столкнулись христиане первых веков.

Историки спорят, в каком году прошел первый церковный собор, названный Иерусалимским, — 49 год или 51-й? Для нас эти цифры не так важны. Куда важнее ход дискуссий и решения. Поэтому своим студентам я даю задание сделать детальный репортаж об этом собрании, как о нем сообщает 15-я глава книги Деяний.

Какая проблема заставила апостолов собраться? Христиане из язычников — что с ними делать? Пока христианская община находилась в пределах иудейской религии, все было понятно и вопросов не возникало. Но случилось то, что потребовало срочного богословского ответа: апостол Петр был послан почти «под конвоем» с проповедью к язычнику Корнилию. Пока святой рыбак слушал рассказ сотника и решал, стоит ли крестить неиудея, Дух Святой сошел на всю семью римского офицера, и это было действительно сильным теологическим аргументом.

«Казус Корнилия» был не единственной историей. Малоизвестный проповедник по имени Савл, бывший гонитель Церкви, без санкции высших апостолов, самовольно благовествовал Христа язычникам, и вот — полноценные общины, с которыми что-то нужно делать, и самое простое решение — обратить их в иудаизм.

Апостольский век — удивительное время в истории Церкви, когда люди одной веры принадлежали двум разным религиям. Иерусалимский собор решил не обременять христиан из язычников исполнением Закона Моисеева и обрядов, особенно обрезания. Все требования собора к новообращенным собратьям свелись к четырем запретам и одной заповеди: воздерживаться от идоложертвенного и крови, и удавленины, и блуда, и не делать другим того, чего себе не хотите (Деян. 15:29).

Уникальная ситуация: есть религиозная община, но у нее нет ни храмов, ни календаря, ни жреческого сословия, ни устава богослужения, ни священных текстов, ни обрядов погребения, венчания, ни системы этики. О последнем пункте и идет речь. Если бы нас попросили набросать эскиз христианской морали, мы бы привели Десять заповедей — это ключевой текст нашего нравственного богословия. Даже популярные книжечки о подготовке к исповеди выстроены вокруг нарушения Декалога. Но апостолы даже не вспоминают об этом кратком и лаконичном своде. Они ограничиваются четырьмя негативными и одной позитивной рекомендациями, при этом положительная заповедь не есть изобретение Закона Моисеева, но, если угодно, достояние человечества, известное с самых древних времен.