Лев Лебедев - Великороссия: жизненный путь

Теперь, когда розыск начала 1718 г. дал новые доказательства любви Церкви к Алексею, между Царём и известным нам Толстым произошёл такой разговор. Упрекая пособников своего сына в деле побега, Пётр I вдруг воскликнул: «Ой бородачи! Многому злу корень — старцы и попы: отец мой имел дело с одним бородачём (Патриархом Никоном), а я с тысячами. Бог — Сердцеведец и Судья вероломцам...». Толстой сказал: «Кающемуся и повинующемуся милосердие, а старцам пора обрезать перья и поубавить пуха». Пётр ответил угрожающе: «Не будут летать скоро, скоро!»

Расправа над Церковью, лишение её Патриаршества было уже задумано. Но осуществить такое неслыханное для Русской Земли дело можно было тем успешней, чем больше виновен окажется «единственная надежда» церковников — Царевич Алексей.

18 марта 1718 г. Пётр с Алексеем прибыли в С.-Петербург и Царевич жил ещё на свободе. В середине апреля сюда приехала, наконец, Афросинья Фёдорова. Ей был учинён допрос, где она показала, что Алексей Петрович радовался слуху о том, будто бы в Мекленбурге солдаты против Петра взбунтовались, что писал какие-то письма архиереям в Россию, о том, чтобы их здесь «подмётывать», что что-то по-немецки против отца говорил вице-королю Италии, писал императору Карлу, что говорил, если-де после отца воцариться, то флота держать не будет, а армию будет иметь только для обороны, что ни с кем воевать не будет, что Петербурга не станет почитать, а будет жить в Москве и Ярославле. Никакими другими показаниями мнимые намерения о флоте и армии не подтвердились. Но Пётр ухватился за слухи о мекленбургском бунте (коего на деле не было). Он стал допытываться от сына, как тот поступил бы, если бы бунт в самом деле был. И здесь неожиданно Алексей Петрович перед отцом «сознался», что действительно радовался, что прямо не имел намерения пристать к бунту, но если бы, как передавали, бунтовщики убили бы Царя, то он к ним поехал бы, что, впрочем, если бы и не убили, но «были бы сильны», то и при живом отце, он, Алексей, мог бы пристать к бунтовщикам!... Таким образом, Царевич «оговаривал» себя как человека, готового принять участие в вооружённом восстании против законного Царя-отца с целью его свержения и упразднения всех его преобразований и реформ. Это как будто меняло дело! 14 июня Алексея Петровича арестовали и заключили в Петропавловской крепости. Отец явно готовил фарс «законного суда» над сыном. За день до ареста Алексея Петровича, 13 июня Пётр I обратился с особыми посланиями, — к Архиерейскому Собору и к Сенату и собранию генералов и высших чиновников. В посланиях Царь призывал рассудить «дело» своего сына не взирая на его высокое происхождение, ни даже на отца, Царя, по закону, строго справедливо, «дабы мы (Царь), из того усмотря, неотягчённую совесть в сем деле имели». Петру нужно было уничтожить сына так, чтобы самому не быть в этом никак виноватым в глазах народа и общества. 17 июня Алексея Петровича привезли в Сенат, который подробно его обо всём допрашивал. 18 июня духовенство ответило соборным письмом, в котором Царь призывался простить сына, по примеру древнего Царя Давида, простившего сына Авессалома, поднявшего восстание против отца, по примеру Самого Господа Христа, прощавшего грешников. Сенаторы и генералы ничего не отвечали, находясь как бы в замешательстве. Недоставало чего-то важного для вынесения нужного Царю приговора (а какой именно приговор был нужен, все хорошо понимали!). В самом деле, противные Царю разговоры — это ещё не заговор, а способность пристать к бунту — это ещё не участие в бунте и даже не подготовка такового... Иначе говоря, в поведении Алексея Петровича не виделось достаточного состава преступления. Нужно было добыть новые свидетельства «вины» Царевича. И их быстро стали добывать, точней — выбивать! 19 июня Алексея Петровича подвергли пытке — 25 ударов особой застеночной плетью. И он «сознался» в том, что будто бы просил кесаря Карла дать ему военную помощь для захвата власти и будто бы Карл VI такую помощь ему обещал, что в случае, если бы интервенция Австрии в Россию случилась и привела к успеху Царевича, то он в благодарность за добывание себе «короны российской» стал бы во всём послушным воле кесаря Карла и расплачивался бы с ним всеми возможными богатствами Отечества... Здесь всё — совершенная неправда! Никаких переговоров о военной помощи у Царевича с Карлом не было, ничего в этом плане последний первому не обещал. Это был сущий наговор Алексея Петровича на себя самого! Он был нужен, чтобы представить Царевича последовательным, деятельным заговорщиком, изменником и врагом Отечества, готовившим военную интервенцию в Россию чужого государства и подчинение ему России. Тогда и все единомышленники Алексея Петровича в России, с кем он имел дружбу и связи, оказывались соучастниками этого злодейского плана, тоже изменниками и врагами Отечества (а не поборниками православных устоев его бытия!...).

Такой самооговор Царевича мог быть получен не только с помощью плети (и, возможно, угроз ещё более страшных пыток). Здесь наверняка использовали тот же приём, что и при уговорах Царевича добровольно вернуться в Россию из Италии, а именно — обещание, что в конечном итоге Царь-отец окажет ему «милость» и дарует «прощение», если сейчас Алексей скажет «что нужно». Он сказал «что нужно». 24 июня его ещё раз пытали, но уже только 15-ю ударами плети, чтобы он подтвердил ранее сказанное. Он подтвердил. В тот же день 24 июня (до чего же быстро!) последовал нужный Петру приговор Сената, генералитета и высших чиновников: Алексею Петровичу — смертная казнь! Приказать привести такой приговор в исполнение Пётр I по многим соображениям тоже не хотел. Он устроил последний и теперь уже совсем кощунственный и кровавый фарс. 26 июня в 8 часов утра с компанией своих соратников был в крепости у сына. Разъехались в 11 часов. А в 18-м часу (6-м часу по полудни) того же 26 июня 1718 г. несколько «птенцов гнезда Петрова» тайно пришли в Трубецкой раскат Петропавловской крепости и задушили Царевича Алексея Петровича.

Своим послам за границей Пётр I дал письменные наказы о том, как нужно описывать кончину Царевича. В них говорилось, что Царь, с одной стороны, «яко отец был борим натуральным милосердия подвигом», но, с другой, — как Царь, «попечением о целости и впредь будущей безопасности государства», и не мог ещё принять никакого решения. Тогда он, Царь, с приближёнными пришёл навестить сына, якобы заболевшего уже «апоплексией», но пришедшего на то время «в чистую память». Алексей Петрович пред тем исповедался, причастился Святых Тайн, сам просил отца придти к нему. Во всех своих преступлениях он повинился «со многими покаятельными слезами» и просил прощения, «которое мы ему по христианской и родительской должности и дали». Но «всемогущий Бог, восхотев чрез собственную волю и праведным Своим судом, по милости Своей», избавить Царя «от сумнений», а государство «от опасности и стыда», «пресек его, сына нашего Алексея, живот», «и тако он (Алексей) сего 26 июня около 6 часов по полудни жизнь свою христиански сконча»... Если «образец» и «пример» Петра Иван IV убил сына в припадке бешенства, то есть как бы случайно, то Пётр сделал то же самое в ясном уме, расчётливо и не своими руками.