Иен Барбур - Религия и наука: история и современность

30 Roy Porter and Mikulas Teich, eds., The Scientific Revolution m National Context (Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1992).

31 Robert Merton, Science and Technology in Seventeenth-Century England (New York: H. Fertig, 1970); первая публикация — в: Osiris, vol. 4, part 2 (1938).

Пуритане полагали, что человек может узнать Бога через постижение Природы, поскольку Бог являет Себя именно через нее. Поэтому наука не считалась враждебной по отношению к религии, а, скорее, служила твердым основанием для веры. Они признавали, что «добрые дела» служат признаком, если не доказательством, того, что человек избран для спасения, и поскольку Бога можно прославлять посредством социального утилитаризма, то наука — это благо, ибо она является эффективным орудием совершения добрых дел и социального усовершенствования. Кроме того, они очень высоко ценили разум, потому что Бог наделил им лишь человека и именно разум удерживает человека от лености и идолопоклонства".

Тезис Мертона на протяжении нескольких десятилетий был предметом оживленных дискуссий. Некоторые его критики считали, что те ценности, которые Мертон отождествляет с пуританством, были на самом деле широко распространены и среди других групп, в том числе и между англиканами. Кроме того, и в кругу пуритан не было единства, а их богословские установки менялись так же быстро, как и политические пристрастия.33 Однако тщательные исследования, проведенные Чарлзом Уэбстером, подтверждают тезис Мертона, если, конечно, принимать его достаточно осмотрительно: пуританство не было причиной развития науки в Англии, но некоторые пуританские идеи и сама политическая революция в немалой степени способствовали научной работе.34 И. Б. Коэн так заканчивает введение к своей недавно вышедшей книге, посвященной этой проблеме: «С учетом тех усовершенствований и оговорок, которыми обогатила тезис Мертона научная критика, по сути своей он становится заметной чертой всех описаний научной революции, едва ли не самого значительного события современной истории».35

Другие исследователи прослеживают связь между настойчивостью, с которой кальвинисты говорят о суверенитете Бога, и представлениями «виртуозов» о пассивности материи, Аристотель и средневековые авторы утверждали, что материальные объекты активно выполняют свое предназначение. Алхимики эпохи Возрождения полагали, что в материи присутствуют тайные и скрытые силы. Кое-кто из них придерживался пантеистических взглядов, согласно которым Бог отождествляется с природой. Астрологи думали, что планеты и человеческие судьбы связаны друг с другом некими высшими влияниями и соответствиями. В отличие от них «виртуозы» настаивали на том, что материя не имеет особых внутренних сил или активных внутренних принципов. Они считали материю инертной, безжизненной и послушной воле Бога, который установил внешние законы. В таком аспекте «механистическая философия» оказывается не отрицанием религиозных убеждений, а способом защиты кальвинистских идей от их соперников.36

32 Bernard Barber, Science and the Social Order (New York: Free Press, 1952), p. 58.

33 I. Bernard Cohen, Puritanism and the Rise of Modern Science. The Merton Thesis (New Brunswick: Rutgers Univ. Press, 1990).

34 Charles Webster, The Great Instauration: Science, Medicine, and Reform, 1626-1660 (London: Duckworth, I975); также: Charles Webster, «Puritanism, Separatism, and Science», in God and Nature, ed. Lindberg and Numbers; Brooke, Science and Religion, chap. 3.

35 Cohen, ed., Puritanism and the Rise of Modern Science, p.75.

36 Gary Deason, «Reformation Theology and the Mechanistic Conception of Nature», in God and Nature; ed. Lindberg and Numbers; Charles Webster, From Paracelsus to Newton: Magic and the Making of Modern Science (Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1982); Eugene Klaaren, Religious Origins of Modern Science: Relief in Creation in Seventeenth Century Thought (Grand Rapids: Eerdmans, 1977).

Однако, признавая роль пуритан, мы не должны пренебрегать и вкладом англикан. Они управляли Оксфордом и Кембриджем и были неплохо представлены в организационном ядре Королевского общества, созданного в 1660 г., то есть в год восстановления власти монархии и Англиканской церкви. Многие ученые-англикане выступали за религиозную терпимость и использовали новую науку для защиты своих роялистских политических взглядов. Они были уверены, что законы природы подобны общественным законам. Эта аналогия использовалась для защиты монархии, господствующей церкви и рыночной экономики от угрозы социальной нестабильности, исходившей от более радикальных реформаторов и сепаратистов. Наука ценилась все выше, поскольку находила применение в новых технологиях и становилась источником власти над природой, и, таким образом, источником экономической и политической власти в обществе. Политические и идеологические, равно как и религиозные убеждения, взаимодействовали с научными идеями самым причудливым образом.37

Короче говоря, ни тезис о конфликте, ни тезис о гармонии науки и религии не являются исчерпывающими. Скорее стоит говорить о многообразии взаимоотношений между ними на протяжении рассматриваемого нами решающего столетия.

37 Margaret Jacob, «Christianity and the Newtonian Worldview», in God and Nature, ed. Lindberg and Numbers; Margaret Jacob, The Newtonians and the English Revolution, 1689-1720 (Ithaca: Cornell Univ. Press, 1976); Margaret Jacob, The Cultural Meaning of the Scientific Revolution (New York: McGraw-Hill, 1988); Betty Jo Teeter Dobbs and Margaret Jacob, Newton and the Culture of Newtonianism (Atlantic Highlands, NJ: Humanities Press 1995).

Давайте зададимся более широким вопросом, настолько широким, что любой ответ на него будет вполне умозрительным и вряд ли его можно будет подтвердить надежными историческими свидетельствами. Почему из всех мировых культур только в западной цивилизации возникла и развилась наука в ее современном виде? Ведь в XIII веке арабская наука значительно опережала западную, особенно в таких областях, как астрономия, оптика и медицина, но за последующие столетия она безнадежно отстала. В одной недавней работе выдвигается предположение о том, что упадок науки в исламских странах был обусловлен в первую очередь жестким контролем религиозных властей над высшим образованием. Аристотель и греческая наука в высших учебных заведениях были запрещены, поскольку они посягали на авторитет религиозной традиции. Научные исследования могли проводиться лишь в отдельных библиотеках и астрономических обсерваториях. В западных университетах, напротив, как мы видели, аристотелева философия природы была ядром обязательной программы и широко обсуждалась. Тем самым подготавливалась почва для его окончательного ниспровержения. Фома Аквинский своим синтезом стремился лишь христианизировать Аристотеля, а не отвергнуть его. На Западе была сильнее развита вера в возможности человеческого разума, и в университетах дозволялась значительная свобода научных исследований до тех пор, пока не ставились под сомнение основополагающие богословские доктрины. В Китае, еще одном регионе, где наука могла бы получить развитие, были достигнуты впечатляющие успехи в практической технологии, но не в теоретической науке. Высшее образование там находилось под контролем государственной власти и основывалось на авторитете классиков, которые о науке говорили мало.38