Петр Малков - Возлюбивший Христа. Святоотеческие толкования на книгу Иова

Следует заметить, что те из Святых Отцов, что не выделяли в качестве отдельного метода толкования анагогию, предпочитая держаться более сжатой и компактной трехчастной схемы методов изъяснения библейского текста, относили обнаруживаемые ими в Священном Писании (все равно – в Ветхом или в Новом Завете) образы эсхатологической перспективы скорее к толкованию типологическому. В этом смысле многие прообразы (типы) Ветхого Завета могли возводить толкователя сразу как бы на два уровня – к их частичному исполнению в Новом Завете и к их окончательной реализации в жизни Будущего века. В схолиях преподобного Максима Исповедника на Ареопагитики читатель Священного Писания призывается: «[Взойдем] от видимо совершаемого к невидимому и таинственному, каковое является причиной и первообразом воспринимаемого чувствами... От менее совершенного к более совершенному, например, от прообраза (τῶν τύπων) к образу, а от образа к истине. Ибо то, что в Ветхом Завете, – тень, образ же – то, что в Новом Завете, а истина – устроение будущего» 89. Как видим, иногда экзегет Священного Писания убеждался в том, что в истолковываемом им фрагменте Ветхого Завета тот или иной встречающийся им ветхозаветный прообраз еще не обрел своего исполнения в Завете Новом; в таком случае толкователь оказывался целиком и полностью обращен в своем типологическом вѝдении уже к эсхатологической перспективе. По точному замечанию Н.Н.Глубоковского, «...критерием для приложения типологических пророчеств служит точное соответствие их известным моментам новозаветной истории: если такового нет, такое предсказание остается во всей своей неприменимости, отвлеченности и для сынов благодати, указывая им на Царство славы» 90.

При этом, подчеркну: хотя эсхатологическая перспектива – это уже не история в ее земном понимании, а метаистория, превосходящая нынешние законы пространства и времени, она по-прежнему метаистория реальности и метаистория факта. В этом смысле типологический подход – как возводящий нас путем духовного умозрения от фактов-прообразов прошлого к фактам-реальности грядущего – здесь по-прежнему действен и применим. Именно поэтому некоторые древние Святые Отцы не смущаются именовать типами (прообразами) не только реалии ветхозаветной истории, но и реалии нашей сегодняшней жизни в Церкви Христовой. В таком случае типология может возводить нас уже от факта реальности Церкви земной к грядущему исполнению этой реальности в Церкви Небесной. В этом смысле даже наша сегодняшняя пасхальная радость, по святителю Григорию Богослову, есть не только долгожданное исполнение надежд падшего грехом человечества, не только реализация ветхозаветных Божественных обетовании, но и прообраз грядущих эсхатологических благ вечной жизни во Христе. Она сама по себе есть (помимо всего прочего) еще и прообраз грядущего сопребывания христиан с Господом в Царствии Небесном, где будет явлена уже превосходящая прежнюю новая и вечная Пасхальная радость: нескончаемая трапеза, обетованная Спасителем Своим ученикам в Евангелии. Так, святитель Григорий говорит, прославляя праздничное торжество Воскресения Христова: «...причастимся Пасхи, ныне пока преобразовательно (τυπικὣς), хотя и откровеннее, нежели в Ветхом Завете. Ибо подзаконная Пасха (осмеливаюсь сказать и говорю) была еще более неясным преобразованием преобразования (τύπου τύπος). А впоследствии и скоро причастимся совершеннее и чище, когда Слово будет пить с нами это новое [вино] в царстве Отца ( Мф. 26:29), открывая и преподавая, что ныне явлено им в некоторой мере...» 91А вот как истолковывает слова пророка Исаии: И не услышится по сем неправда на земли ( Ис. 60:18) блаженный Феодорит Кирский: «Истинное исполнение этого можно усматривать в будущей жизни, ибо та жизнь свободна от неправды, украшается высшим правосудием, поистине беспечальна и чужда забот. Но, как в образе (ὡς ἐν τύπῷ), можно находить это и в Церкви Божией, поелику она далека от идольского заблуждения и беспрерывно воспевает Бога всяческих, и начальники ее по мере сил пекутся о подвергающихся несправедливостям» 92. В другом месте своих сочинений, истолковывая слова пророка Исаии: Восстань, светись, [Иерусалим], ибо пришел твой свет, и слава Господня взошла над тобой ( Ис. 60:1), блаженный Феодорит замечает: «...здесь пророчество имеет три темы. Оно предвещает, как в эскизе (ὡςἐνσκιογραφίᾳ), восстановление Иерусалима, бывшее при Кире и Дарии; как в образе (то есть как на картине – ἐνεἰκόνι – П.М.), который написан многими красками, оно показывает более точные образы (τύπους) истины – великолепие Святой Церкви, так же оно показывает и сам оригинал образа (τὸτῆςεἰκόνοςἀρχέτυπον), то есть будущую жизнь и Царство на Небесах» 93. Мы видим: Церковь, существующая в ней реальность оказывается здесь, по блаженному Феодориту, именно типом грядущего: вечной жизни спасаемых в Боге. Даже само Евангелие – во всей его целостности – также является, по мысли святителя Василия Великого, неким таинственным прообразом, единым типом Будущей жизни. Как пишет святитель Василий, «если кто, определяя Евангелие, скажет, что оно есть предображение (προδιατύπωσιν) жизни по воскресении, то он, по моему мнению, не погрешит в верности понятия» 94.

Таким образом, типология для многих из Отцов древности имеет поистине историко-универсальный характер, распространяя предмет своего истолкования от момента творения мира и даже до того времени, когда самого времени уже не будет ( Откр. 10:6).

При этом типологическое толкование в первую очередь – неизменно и последовательно – концентрируется именно на образе нашей встречи со Христом: как на Его явлении в мире, вочеловечении и осуществленном Им Спасении человеческого рода, так и на вечном союзе с Ним праведников в Царстве славы. В этом смысле типологическое толкование – предельно «христоцентрично» и «сотериологично» по своей сути.

Как бы то ни было, большинство Святых Отцов Древней Церкви (и на Востоке, и на Западе) все же предпочитает говорить о трехчастной схеме методов толкования Священного Писания. Такая трехчастная схема, при всей внешней взаимной разноголосице церковных писателей, порой по-разному определявших и формулировавших названия этих трех экзегетических подходов, все же явственным образом тяготела в их творчестве к одной и той же структуре: буквальный – типологический – нравственно-алегорический методы. В этом можно увидеть отличие древнейшей экзегетической традиции от средневековой западной экзегетической мысли, усвоившей себе именно четырехчастную схему.

При этом, как я уже отметил, три указанные составляющие экзегетической практики в изъяснении Священного Писания могли и интерпретироваться, и именоваться Отцами по-разному – в зависимости от субъективной позиции толкователя. Впрочем, те или иные именования методов экзегезы не так уж и важны. Так, по верному замечанию в отношении иносказательного значения образов Библии, принадлежащему святителю Григорию Нисскому, «если кто-либо пожелает назвать» переносное значение текста Священного Писания «анагогией, или тропологией, или аллегорией, или чем-либо иным, то мы не будем спорить о названии метода, преследуя лишь пользу от сказанного» 95.