Петр Малков - Возлюбивший Христа. Святоотеческие толкования на книгу Иова

Таким образом, весь Ветхий Завет оказывается единым и неразрывным пророчеством о Христе. То, что прообразовательно (τυπικῶς) произошло с людьми в ветхозаветной истории, исполнилось во Христе. Так, по мысли святителя Иоанна Златоуста, евангельскую «истину мы уразумеем яснее, если изучим образы (τοὺς τύπους). Домостроительство, имевшее совершиться в Новом Завете, предварительно предначертали образы, как преобразования; а Христос, с пришествием Своим, совершил его» 76.

В таком своем виде и сама типология безусловно есть особая форма пророчества, но как бы «пророчества наоборот». Ветхозаветный пророк, всматриваясь вперед, видел будущее, зрел и предрекал чаемого им грядущего Христа. Использующий же типологический метод толкователь, напротив, как бы оглядываясь назад, в прошлое, отыскивает в Ветхом Завете уже сбывшиеся пророчества: и он, в отличие от ветхозаветных пророков, способен это осуществить потому, что живет уже в новозаветную эпоху, когда все ветхозаветное минуло, а новозаветное является реальностью нашей духовной жизни, нашим сегодня.

Типология ветхозаветных событий зачастую являет собой пророчество в том, что сами эти события указуют (тем или иным определенным поступком ветхозаветных праведников, конкретными фактами библейской ветхозаветной истории) именно на свои грядущие антитипы – как на историческую и фактологическую реализацию этих поступков и фактов, на их исполнение уже в рамках истории новозаветной...

Тем самым экзегет, использующий типологический метод толкования Ветхого Завета, стремится применить здесь отнюдь не аллегорию, иносказание, по сути лишающие библейский текст его исторического измерения, но, напротив, обнаружить в нем некоторый подлинно существовавший и свершившийся во времена праотцев, пророков, в эпоху древнего Израиля исторический факт, который оказывается связан неразрывной духовной связью (и даже как бы сюжетно) с другим подлинно реализовавшим себя фактом, но уже принадлежащим истории новозаветной.

С точки зрения типологической экзегезы, духовная взаимосвязь между ветхозаветными прообразами и их реализацией, осуществлением в Завете Новом – как бы двояка. Ее условно можно было бы назвать двусторонней.

С одной стороны, весь Ветхий Завет есть единое и согласное пророчество о Христе; в этом смысле ветхозаветная реальность есть как бы эскиз, набросок к Новому Завету – эскиз, в котором, пусть и примерно, достаточно приблизительно, но намечаются и являются события грядущего. Вот что говорит об этом святитель Иоанн Златоуст: «...в этом изображении (наброске. – П.М.) ты не требуешь всего, прежде наложения настоящих красок, но хотя бы ты получал некоторое неясное представление о предмете, считаешь картину довольно совершенною, так рассуждай и о Ветхом и Новом Завете и не требуй от меня всего точного представления истины в образе...» 77Но все же даже и здесь – в типах ветхозаветной истории – безусловно можно разглядеть, разгадать важнейшие черты будущей многоцветной и завершенной картины – священной иконы грядущего спасения человеческого рода во Христе. Причем и эскиз, и сама картина пишутся как бы с одной и той же «натуры» – с открывающего нам Себя Христа, с реалий Его искупительного подвига. Именно об этом и говорит блаженный Феодорит в своем комментарии на книгу пророка Исайи, истолковывая смысл его пророчеств о восстановлении разрушенного врагами Иерусалима: «...и художники имеют перед глазами образец, который они рисуют, чтобы сделать изображение. Во-первых, они делают эскиз, а затем на тень накладывают цвета. Итак, пророческие слова, так же как и в древности, относятся к Иерусалиму, который вопреки всякой надежде получил прежнее великолепие. Однако больше они относятся к Церкви Божьей, получившей свет богопознания и окруженной славой Спасителя» 78.

И, с другой стороны, все это оказывается возможным именно потому, что существует и обратная взаимосвязь – уже между Новым Заветом и Ветхим. Благодаря предвечному замыслу Божию о Спасении мира, об Искуплении человека от греха не только Ветхий Завет предуказует себя в Новом, но и новозаветное будущее отбрасывает свою тень в ветхозаветное прошлое, угадываясь в его исторических и духовных реалиях. По слову святителя Иоанна Златоуста, «есть великое сродство Ветхого Завета с Новым и что первый был образом последнего и тенью будущего» 79. Именно поэтому следует «смотреть на события» Ветхого Завета как «на тень и образы» Завета Нового 80.

Типология (как, впрочем, и аллегория) имеет свое твердое основание в новозаветном тексте, в речениях Спасителя. Господь неоднократно пользуется образами Ветхого Завета ради того, чтобы подтвердить, что именно в Нем они теперь и исполняются. Так, Христос дает типологическое толкование отображения в Ветхом Завете Самого Себя, ссылаясь, например, на личность пророка Ионы, три дня находившегося во чреве кита и являющегося прообразом трехдневного пребывания Господа во гробе: род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка; ибо как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи ( Мф. 12:39–40). Здесь, в этом евангельском отрывке, мы как раз и обнаруживаем типологический подход – как установление четкой духовной взаимосвязи истолковываемых Господом исторических ветхозаветных реалий с историческими же событиями и фактами Нового Завета.

Следует иметь в виду, что типология как метод толкования Священного Писания конечно же применялась не только в антиохийской экзегетической традиции. Встречается она и у александрийцев, у того же Оригена. Для него и Ной, и Авраам, и Исаак безусловно являли собой «типы» Христа. Так, например, он пишет: «В том, что Исаак несет на себе дрова для всесожжения, есть образ, поскольку Христос шел на Голгофу, неся крест Свой» ( Ин. 19:17) 81. Однако Ориген пользуется типологическими толкованиями все же не так часто, предпочитая им бескрайний аллегоризм.

Огромное число типологических толкований Священного Писания мы находим и в творениях еще одного представителя александрийской традиции – святителя Кирилла Александрийского. Так, приступая к изъяснению трудных для понимания мест книги Бытия, святитель Кирилл пишет: «...поскольку ясно и очевидно, что прилежное искание таинства Христова доставляет жизнь вечную и служит для нас путем ко всякому благодушию, то, снова приложив труд, полезный прежде всего нам самим, постараемся собрать те места, в которых ясно указуется нам таинство Христа, и изложить, какой смысл имеет каждое из них. Быть может слова наши, заключающие в себе тонкие умозрения, когда-либо послужат для благоразумных добрым поводом к созерцанию истины и некоторого рода ступенями, возводящими к лучшему и высшему познанию. Итак, мы прежде всего с пользою изложим совершившееся исторически, давая этому соответствующее разъяснение и, как бы преобразуя повествование из образа и сени, сделаем его ясным, причем слово наше будет клониться к таинству Христа и Его иметь пределом, если истинно то, что кончина закона и пророков есть Христос (см.: Рим. 10:4; ср. Мф. 5:17)» 82. Среди представителей александрийской экзегетической традиции именно святитель Кирилл придерживается весьма трезвой и умеренной позиции в отношении необходимости – наряду с умозрительным – также и буквального толкования. Он пишет: «Желающие изъяснить содержащееся в богодухновенном Писании имеют необходимую нужду и в историческом повествовании, дабы отсюда истина следовала за Божественными словами» 83. Он стремится избегать и крайностей аллегорезы, утверждая, что не все тексты Священного Писания подлежат подобной иносказательной интерпретации. По его словам, «не все, что находится в Писании и образах, пригодно для духовного толкования» 84.