Петр Малков - Возлюбивший Христа. Святоотеческие толкования на книгу Иова

Аллегорическое толкование настаивает на том, что во всех библейских книгах очень часто или даже почти постоянно говорится одно, а подразумевается совсем иное; именно поэтому пытливому уму толкователя и надлежит неизменно стремиться отыскивать эту сокрытую за внешней буквой текста духовную тайну, ее выражать, формулировать и изъяснять. Святитель Григорий Нисский, сначала комментируя речение апостола Павла: Все Писание богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности ( 2Тим. 3:16–17), – пишет: «Однако пользу для взыскующих при этом можно извлечь не из буквального смысла, но истинный замысел Божий прикрыт как бы некоей телесной завесой Писания, тогда как всякое Божие повеление или повествование предлагается рассматривать в его духовном значении» 50. Тем самым, при аллегорическом толковании существующий в интерпретируемом экзегетом тексте буквальный смысл неизбежно замещается, подменяется смыслом иносказательным; при этом буквальный смысл практически обесценивается. Как подчеркивает святитель Григорий Нисский, «никогда не следует останавливаться на буквальном значении, чтобы первое значение не повредило в представлении о добродетельной жизни, но, напротив, следует переходить к невещественному и духовному разумению, так чтобы плотские представления изменяли свое значение вслед за тем, как отброшено будет их поверхностное значение» 51.

Разумеется, некоторые книги Священного Писания в принципе не должны пониматься и истолковываться буквально, исторически, «прямолинейно» – например, такие, как Песнь песней или книга Притчей Соломоновых: это было понятно всегда и всем толкователям Библии – независимо от той экзегетической школы, к которой они принадлежали. Однако как быть, например, с историческими или законодательными книгами Библии, которых в ее составе значительно больше, чем допускающих лишь иносказательное понимание? Возможно ли и уместно ли изъяснять и эти книги именно в духовном, аллегорическом смысле? Те древние экзегеты, что являлись сторонниками аллегорического толкования, считали, что это не только возможно, но и необходимо.

Толкователь-аллегорист выбирает некий конкретный факт, образ, историческое лицо библейского повествования и, используя его лишь как внешнюю оболочку для своих иносказаний, наполняет его абсолютно новым, иным символическим содержанием, полагая, однако, при этом, что он, экзегет, на самом деле не совершил здесь никакого насилия над библейским текстом, а просто разглядел, разгадал тот смысл, что был изначально спрятан и зашифрован в данном отрывке или образе Священного Писания Самим его Небесным Автором – Богом.

Приведу пример подобного рода толкования, принадлежащего Оригену. Припомним известный отрывок из книги Бытия – рассказ о сотворении Адама и Евы: И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею ( Быт. 1:27–28). Вот как Ориген в Первой Гомилии на книгу Бытия аллегорически истолковывает этот известный библейский отрывок: «Теперь же рассмотрим через аллегорию, каким образом сотворенный по образу Божию человек является мужчиной и женщиной. Внутренний наш человек состоит из духа и души. Мужчиною можно назвать дух, женщиною провозгласить душу. Если между ними есть согласие и единодушие, то в самом единстве своем они плодятся и размножаются, рождая детей – добрые чувства и мысли, или полезные соображения, которыми они наполняют землю и обладают ею; то есть, подчинив себе плотское чувство, они обращают его к лучшим намерениям и правят им, тогда, конечно, когда плоть ни в чем не восстает над волей духа. А вот если душа, связанная с духом и соединенная с ним, так сказать, супружеством, иногда склоняется к телесным наслаждениям и свои чувства преклоняет к утехам плоти, а то оказывается повинующейся спасительным побуждениям духа, иной же раз уступает плотским порокам, – о такой душе, как бы о запятнанной телесным прелюбодеянием, нельзя сказать, чтобы она законно плодилась и размножалась...» 52

Мы видим: в этом отрывке из толкования Оригена буквальный исторический смысл библейского рассказа о сотворении мужчины и женщины полностью подменяется аллегорией – иносказательными антропологическими, духовно-нравственными, аскетическими образами, использующими (в качестве некоей условной оболочки) реалии исходного текста книги Бытия. Здесь уже не остается места для подлинных исторических Адама и Евы, а лишь присутствует возвышенное и символическое рассуждение о соподчиненности или, напротив, взаимной борьбе духовного и душевного начал в каждом из нас.

У аллегорического метода толкования конечно же есть и свои сильные, и свои слабые стороны. Аллегорическое толкование зачастую помогало снять те внутренние противоречия, тот разнобой фактов, что иногда можно встретить в исторических описаниях библейских книг. Кроме того, с помощью аллегории можно было смягчить и переосмыслить ряд тех ветхозаветных реалий, что кажутся ныне новозаветному читателю порой «смутительными», слишком жестокими, не соответствующими моральным принципам и устоям нашей сегодняшней христианской эпохи. Нам памятны заключительные слова 136-го псалма: Дочь Вавилона, опустошительница! блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень! ( Пс. 136:8–9). Христиан во все времена не мог не смущать страшный смысл этого жестокого призыва. Именно поэтому данный отрывок предпочитали толковать именно аллегорически. Вот, например, как изъясняет эти слова авва Дорофей: блажен, иже имет и разбиет младенцы твоя о камень ( Пс. 136:8–9); блажен, кто с самого начала вовсе не принимает... лукавых помышлений, и не дает им места возрастать в себе и приводить зло в действие; но вскоре, пока они еще малы, и прежде чем они укрепятся и восстанут на него, возьмет и сокрушит их о камень, иже есть Христос ( 1Кор. 10:4), и истребит их, прибегнув ко Христу» 53. Понятно, что такое аллегорическое понимание данного фрагмента Псалтири, полностью нивелирующее пугающий буквальный смысл библейского текста, в значительной мере примиряет нравственный настрой двух Заветов – Ветхого и Нового, преодолевает явные различия морали человека, жившего на земле еще до пришествия Христа, и морали уже искупленного Господом православного верующего.

Припомню еще один похожий пример истолкования весьма «смутительного» для христианского сознания события ветхозаветной истории – повествования 4 книги Царств о пророке Елисее: И пошел он... в Вефиль. Когда он шел дорогою, малые дети вышли из города и насмехались над ним и говорили ему: иди, плешивый! иди, плешивый! Он оглянулся и увидел их и проклял их именем Господним. И вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка ( 4Цар. 2:23–24). По свидетельству преподобного Максима Исповедника в его сочинении «Вопросы и недоумения», некоторые Святые Отцы истолковывают этот отрывок в том смысле, что погибшие здесь были не детьми по возрасту, а детьми по разуму, ибо, хотя они и слышали о сотворенных Елисеем многочисленных чудесах, тем не менее все равно над ним насмехались. Однако затем преподобный Максим предлагает свое аллегорическое «созерцание»: Елисей здесь есть образ человеческого ума, его плешивость – символ чистоты; как на голове нет волос, так и «плешивый» ум чист от мыслей о материальном, восходя к богопознанию. Над таким чистым умом пытаются насмехаться злые дети – то есть рождающиеся в нас помыслы о чувственном, обо всем материальном, которые стремятся привлечь к себе и соблазнить человека, внушая ему при этом своими «насмешками» нерешительность в деле совершения добродетелей. Но чистый и святой ум проклинает их именем Господним, то есть творит молитву и затем убивает злые помыслы при помощи двух медведиц – страстных природных способностей, сил человека: грубых и губительных, когда они действуют в природе всякого грешника, но исцеляющихся и обращающихся на доброе, благое, спасительное во всяком праведнике... 54