Будда Шакьямуни - Джатаки. Избранные рассказы о прошлых жизнях Будды.

Сквозь стены и сквозь скалы, в округе на сотню йоджан

Взглядом пронзая горы, видеть могу я ими.

Всего превыше щедрость в мире смертных.

Земные очи в жертву я принёс,

Обрёл сверхчеловеческие очи.

Увидьте их, шибийцы, и отныне

Всем вашим достоянием делитесь

С нуждающимися. И, безупречны,

Вы обретёте горнюю обитель".

Так он наставил их в дхарме. И с тех пор дважды в месяц — по полнолуниям и новолуниям — он собирал народ и проповедовал ему дхарму этими словами. Народ же внимал ему, приносил дары, свершал благие дела и после смерти пополнял обитель богов". Рассказав эту историю, Учитель повторил: "Как видите, монахи, было в древности и так, что мудрому человеку показалось мало одаривать людей вещами и, когда его попросили отдать глаз, он вырвал свои глаза и отдал их". И он отождествил перерождения: "Лекарем Сивакой был тогда Ананда, Шакрой — Анируддха, прочие — моими последователями, а царём Шиби был я сам".

«Пока ты сам не убедился...» — это Учитель сказал, пребывая в роще Джеты, по поводу девицы Чинчи, брахманки.

После того как Учитель достиг Просветления и стал Десятисильным, у него появилось множество учеников. Бессчётное число богов и людей достигали тогда арийского состояния, ибо источник блага был доступен, и монахам доставались богатые подношения и почёт. Наставники же иных толков поблёкли, как светлячки при восходе солнца, — они никому не стали нужны, о них все забыли, и сколько они ни говорили на улицах: «Не один шраман Гаутама Просветлённый, и мы тоже Просветлённые. Подать ему — большая заслуга, но и нам подать — тоже заслуга не меньшая. Давайте и нам дары!» — люди их не слушали и никакой прибыли и почёта у них так и не было. Тогда они втайне посовещались и решили: «Надо так или иначе оклеветать шрамана Гаутаму, очернить его перед народом, отнять у него подношения, лишить почёта!»

Тогда в Шравасти жила некая молодая подвижница брахманского рода по имени Чинча. Она была необыкновенно привлекательна и ослепительно красива — все тело её светилось, как у небесной девы. И вот один из заговорщиков, что был похитрее, предложил:

— Давайте используем Чинчу! Она поможет нам очернить шрамана Гаутаму.

— Вот это дело, — согласились другие.

А тут она сама пришла к ним в рощу проповедников и поклонилась. Наставники-заговорщики ей не ответили.

— Чем я провинилась? — спрашивает она.

— В третий раз я вам кланяюсь, а вы мне даже слова не скажете.

— Разве ты не знаешь, сестрица, как шраман Гаутама потеснил нас? Мы ведь из-за него лишились всех подношений и уважения.

— Я не знала, почтенные. А что я могу для вас сделать?

— Если ты хочешь нам помочь, сестрица, сделай так, чтобы о тебе и о шрамане Гаутаме пошли кривотолки, и он лишился бы подношений и почёта.

— Конечно, сделаю. А как — уж это моя забота. Вы не беспокойтесь.

И вот до чего она додумалась со своим женским коварством: завела обычай в тот час, когда жители Шравасти возвращались после проповеди из рощи Джеты домой, ходить им навстречу, в рощу, одевшись в нарядное сари, крашенное червецом, с гирляндами и благовониями в руках.

— Куда ты идёшь в такую пору? — спрашивали её встречные.

— А вам-то что за дело? — отвечала она.

Ночевать она оставалась в роще проповедников, что неподалёку от рощи Джеты, а по утрам, когда последователи Просветлённого шли из города, чтобы поклониться Учителю, она нарочно опять попадалась им навстречу, и тем казалось, будто она провела ночь в роще Джеты.

— Ты где ночевала? — спрашивали её.

— А вам-то что до этого? — отвечала она.

А спустя месяц-полтора она однажды ответила на этот вопрос: — Я провела ночь в роще Джеты, в благоуханной келье у шрамана Гаутамы. Простые люди начали уже подумывать: «Может, оно в самом деле так?»

Месяца через три-четыре она стала прикидываться беременной — подвязывать себе на живот всякие тряпки, а поверх надевала красное сари. Вздорные люди додумались, что она понесла от шрамана Готамы. А месяцев через восемь-девять она подвязала себе под красное сари полено, руки и ноги растёрла коровьей челюстью до того, что они вспухли, как у беременных, и, прикинувшись утомлённой, вечером, когда Татхагата, сидя на украшенном сидении наставника в зале для слушания дхармы, проповедовал монахам, явилась туда и сказала:

— Ты, великий шраман, народ дхарме учишь, и речи у тебя как мёд сладкие, на языке тают; а сам обрюхатил меня, мне уже рожать скоро. Тебе же ни до чего дела нет — ни где мне рожать, ни где масла взять, да и прочего! Если сам не хочешь обо мне позаботиться, мог бы попросить кого-нибудь — самого царя Кошалы, или Анатхапиндаду, или известную свою мирянку Вишакху! Тебе бы только потешиться с женщиной, а подумать после о ней ты не хочешь!

Так она прилюдно обвинила Татхагату, словно навозной лепёшкой в луну запустила, чтобы её замарать. Татхагата прервал свою проповедь и звучно, львиным гласом ответил:

— Правду ты сказала или неправду, сестрица, об этом знаем только мы двое, не так ли?

— Да, шраман. Только мы с тобою об этом и знаем, больше никто.

В этот миг Шакру стало припекать снизу на его троне, и он, сосредоточась, понял, в чём дело: «Девица Чинча, брахманка, возводит напраслину на Татхагату». Он решил немедля прояснить дело и явился к ним вместе с четырьмя богами своего окружения. Боги обернулись мышами и мигом перегрызли верёвки, на которых держалось полено; порыв ветра распахнул подол сари, полено свалилось прямо на ноги Чинче и отбило ей пальцы. «Злодейка негодная, вздумала ославить Татхагату!» — зашумели люди, оплевали её, закидали грязью, палками и выгнали из рощи Джеты. Когда она скрылась с глаз Татхагаты, земная твердь под нею треснула и раскололась, из Незыби взметнулось пламя, окутало её, словно одеялом, и унесло прямо в Ад. Почёту и подношений злокозненным наставникам нимало не прибыло, убавилось даже, а учение Десятисильного только укрепилось.

На следующий день в зале для слушания дхармы завязался такой разговор:

— Почтенные! Девица-брахманка Чинча осмелилась возвести поклёп на Истиннопросветлённого, а он человек бесконечно достойный и больше любого другого заслуживает поклонения. Потому она себя и ввергла в погибель.

Учитель пришел и спросил:

— О чем это вы сейчас беседуете, монахи? Монахи сказали.

— Не только теперь, о монахи, но и прежде она возвела на меня поклёп и тоже себя погубила, — произнёс Учитель и рассказал о былом.

Некогда в Варанаси правил царь Брахмадатта. Бодхисаттва родился тогда сыном его главной супруги. Нарекли его царевичем Падмой, что значит Лотос, за то, что лицо его красотою было подобно расцвётшему лотосу. Повзрослев, он изучил все искусства. И вот мать его скончалась. Царь взял себе в главные супруги другую женщину, а сына назначил наследником.