Будда Шакьямуни - Джатаки. Избранные рассказы о прошлых жизнях Будды.

Бодхисатгва сказал:

«Знай, великий царь, что не напрасно даю я обещанья!

Кто в этом случае противником мне был, как ни старался он, не получил свободы от меня, и силой я привёл его к спокойствию; поэтому я не напрасно обещал».

И царь, почувствовав глубокое уваженье к добродетели подвижника, вызванное спокойствием, свидетельствовавшим о поразительной твёрдости Бодхисаттвы, впал в раздумье: «Так говоря, этот брахман мыслил что-то другое; и мы по незнанию опрометчиво допустили ошибку». Размышляя так, он обратился к Бодхисаттве:

«Но кто другой был твой противник, который всем стараньям вопреки не скрылся от тебя, как не уходит пыль, поднявшись вверх, от тучи? Кто приведён к спокойствию тобой?»

Бодхисатгва сказал: «Слушай, великий царь.

Когда родится он-мешает видеть, коль не родится — видят хорошо, и мной он не был выпущен; то — гнев, своих носителей губящий.

Тот, чьё рожденье доставляет радость зла жаждущим, мной не был выпущен; то — гнев, врагов веселье!

При появлении которого и дело доброе не начинается, тот, слепоту несущий, гнев, о царь, я угасил!

Им побеждённые теряют счастье и даже благо, достигнутое раньше. Тот гнев, жестокому чудовищу подобный, уже рождавшийся во мне, я сокрушил вконец.

Как из сухого дерева, которое мы трём, огонь является ему на гибель, подобным образом от ложных представлений в душе у нас ей на погибель гнев родится.

И кто не угашает сердца пламя — свой гнев, когда он запылает, как огонь,— того исчезнет слава вместе с мыслью, что недостоин он, как лотосов ночных подруга, Луна сияющая, на рассвете исчезает.

Как на врага на гнев кто смотрит, дурного поведения других не замечая, того и слава, несомненно, расцветёт, как месяца растущего краса.

А вот ещё и другой великий недостаток гнева:

Не блещет он и украшеньями осыпанный: ведь гнева пламя уносит красоты сиянье, и в сердце, гнева острою стрелой пронзённом, страдание мы видим, хотя бы этот человек покоился на драгоценном ложе.

Забыв благоприятную для счастья сторону, от гнева человек идёт путём неправым, лишаясь через то награды — славы, подобно месяцу, который в тёмной половине свою красу теряет.

От гнева он бросается в погибельную пропасть, хоть удержать его пытаются друзья; обычно в глупую вражду вступает: ведь ослабевший разумом не различает, где добро, где зло.

И в гневе отдаваясь злым деяньям, оплакивает их средь бедствий сотни лет. Что больше этого враги могли бы сделать, хотя бы, злобой возбуждённые, стремились причинить жестокий вред?

Наш гнев — враг внутренний, я знаю это. Какой же муж захочет выносить распространенье наглости его?

Поэтому не выпустил я гнев, хотя он бьётся в сердце; как можно просмотреть врага, который вред такой приносит».

И царь, умилённый душою этим дивным, проникнутым высоким спокойствием, хватающим за сердце словом, сказал:

«Достойна твоего спокойствия великого такая речь! Зачем быть многословным? Я обманулся, не поняв тебя!»

Воздав ему таким образом хвалу и приблизившись к нему, он пал к его ногам и признался в своём грехе. И, попросив прощения у отшельницы, он отпустил её; себя же самого предложил Бодхисаттве в слуги.

Таким-то образом, «гнева обузданием врагов смиряем мы и возбуждаем их — противным»; помня об этом, следует прилагать усилия к преодолению гнева.

[«Так беззлобием смиряют злобу и благодаря самообладанью злоба не разрастается; так укротивший гнев действует обоим на пользу». В применении к таким и им подобным сутрам, предназначенным для восхваления терпения, должно рассказывать это; также в проповеди о греховности гнева и о величии Татхагаты.]

Употребление опьяняющих напитков есть ужасное зло, влекущее за собою много грехов. Помня об этом, добрые должны поэтому и других удерживать от их употребления, а тем более воздерживаться от них сами. Вот как об этом назидательно повествуется.

Некогда Бодхисаттва, сердце которого было проникнуто величайшим состраданием, который всегда всей душой стремился делать добро, доставлять удовольствие ближним, проявляя свои чистые стремления щедростью, смирением, самообузданием и тому подобными свойствами, был, как рассказывают, Шакрой, повелителем богов.

И хоть у него было вволю чудеснейших небесных предметов для наслаждения, однако, по своему глубочайшему состраданию, он с неослабевающим напряжением стремился к деятельности на благо мира. Обычно человек, вкусив пьянящего напитка счастья, даже о благе собственном не думает; но он, не опьяняясь и великим счастьем повелителя богов, всегда стремился к благу ближних. В нем, как к родне своей, жило расположенье к существам, измученным бесчисленными тяжкими несчастьями; и, опираясь на постоянство и на знание своей природы, не забывал творить он благо ближним. И вот однажды Великосущный, озирая человеческий мир своим оком, проникнутым глубоким состраданием и дружелюбием, великим, как и его природа, увидел царя по имени Сарвамитра, который, опустившись от общения с дурными друзьями, предавался употреблению опьяняющих напитков сам, а за ним и весь его народ — горожане и селяне. Поняв, что царь не считал это грехом, и, сознавая великую греховность употребления опьяняющих напитков, Великосущный был в глубине сердца поражён великим состраданием и впал в такие размышления: «Увы, какая злая беда обрушилась на людей! Вино вначале сладко этим отвлекает тех, кто грех в нем видеть неспособен, от высшего блаженства, подобно восхитительному ложному пути. Так что же мне делать в данном случае? А, я нашёл!

Есть общее всем правило, что по своей природе народ стремится подражать стоящим выше; то зная, можно излечить царя: ведь он — источник и добра и зла народа!». Приняв такое решение, Великосущный своей чудесной силою принял величественный образ брахмана; его лик был цвета расплавленного золота; его волосы были спутаны и заплетены в косу, что придавало ему суровый вид; на нем было платье из мочалы и грубой кожи; в левой руке у него была умеренных размеров чаша, наполненная сурой,— в таком виде предстал он, стоя в воздухе, перед царём Сарвамитрой, сидевшим в зале собраний со своими друзьями в то время, когда начались разговоры, какие обычно предшествуют питью суры, асавы, сидху, майреи и меда. Все присутствовавшие, исполненные изумления и глубокого почтения, поднялись и, благоговейно сложив руки, выразили ему своё почтение. Он же обратился к ним, издавая глухой гром, как дождевая туча, насыщенная водой, и сказал:

«Вот чаша полная! Вокруг неё цветов гирлянда улыбается; единственная это чаша, всех чаш венец! Кто хочет эту чашу у меня купить?

Она в оправе словно, и обвила её цветов гирлянда, которую, как бы шутя, колышет ветер; побегами прекрасными украшена она! Кто же из вас купить хотел бы эту чашу?». Тогда царь, любопытство которого возросло от изумления, с глубочайшим почтением взирая на Бодхисаттву, смиренно обратился к нему с такими словами: