Трушова - Православие и Культура

Но когда православное ученіе говоритъ о любви, оно полагаетъ, что любовь въ этомъ высшемъ религіозно–мистическомъ смыслѣ, какъ любовь во Христѣ, носитъ въ себѣ силу безконечнаго расширенія: въ своемъ внутреннемъ идеальномъ существѣ и проявленіи это любовь взаимная и всеобщая, связующая человѣка невидимой связью со всѣмъ человѣчествомъ. Любовь во Христѣ имѣетъ это благодатное свойство возвышать отдѣльное человѣческое сознаніе отъ единичности, оторванности и обособленности къ соборности, цѣлостности и вселенскости. Всѣ эти понятія—любовь, соборность, цѣлостность, вселенскость — для православнаго пониманія однозначущи, каждое вытекаетъ изъ другого, и всѣ вмѣстѣ они содержатся въ понятіи любви во Христѣ.

Но всѣ эти понятія въ русскомъ православіи получаютъ еще и дальнѣйшее углубленіе въ направленіи связи и единства человѣчества. Благодатное творческое дѣйствіе любви проявляется также и въ томъ, что оно просвѣтляетъ человѣческое сознаніе чувствомъ всеобщей и всецѣлой взаимной отвѣтственности. Настоящая христіанская любовь приводить человѣка къ убѣжденію, что «всякій предъ всѣми, за всѣхъ и за все виноватъ». Это замѣчательное и глубокомысленное утвержденіе Достоевскаго какъ нельзя лучше раскрываетъ ту идею всеобщей солидарности и всеобщей отвѣтственности людей другъ за друга, которая такъ свойственна православному сознанію. Подобно тому, какъ Христосъ совершилъ дѣло искупленія всего человѣчества, а не отдѣльныхъ какихъ либо людей и не одного какого–либо народа, подобно тому, какъ явленіе на землѣ, страданія, крестная смерть и воскресеніе Сына Божія имѣютъ не только субъективное, моральное, но также и объективное, міровое значеніе, такъ высшій жребій связалъ и дальнѣйшую судьбу человѣчества на землѣ единствомъ реальной круговой солидарности и отвѣтственности. Не можетъ быть такъ, чтобы отдѣльные люди или народы только для себя пріобрѣтали заслуги и только за себя отвѣчали: всѣ живутъ для всѣхъ и всѣ отвѣчаютъ за всѣхъ. Въ этомъ воззрѣніи, въ этомъ вѣрованіи предъ нами снова обнаруживается глубочайшее отличіе нашего религіознаго сознанія отъ католическаго и протестантскаго. Католическое пониманіе въ дѣлѣ спасенія ставитъ на первый планъ посредствующую роль церкви, какъ учрежденія; протестантское — выдвигаетъ идею личной отвѣтственности человѣка предъ Богомъ и личной заслуги въ дѣлѣ спасенія: каждый отвѣчаетъ за себя и спасается силой собственной вѣры. Православное сознаніе, напротивъ, основано на убѣжденіи въ общей нравственной и религіозной отвѣтственности каждаго за всѣхъ и всѣхъ за каждаго: тутъ въ основѣ лежитъ идея спасенія людей не индивидуальнаго и обособленнаго, а совмѣстнаго и соборнаго, совершаемаго дѣйствіемъ и силой общаго подвига вѣры, молитвы и любви. И вотъ почему, согласно православному воззрѣнію, любовь, какъ зиждущее начало вѣры и жизни, по природѣ своей носитъ въ себѣ начала соборности и вселенскости. Только здѣсь, только въ этомъ воззрѣніи по настоящему преодолѣвается замкнутость индивидуализма, только здѣсь въ корнѣ побѣждается состояніе человѣческаго уединенія и человѣческой разобщенности. Что протестантизмъ индивидуалистиченъ, этого нѣтъ нужды доказывать, но не столь же ясно, что и католицизмъ не выходитъ изъ рамокъ индивидуализма. А между тѣмъ, несомнѣнно, Владиміръ Соловьевъ былъ правъ, когда въ своемъ знаменитомъ докладѣ о средневѣковомъ міровоззрѣніи онъ говорилъ, что существо этого міровоззрѣнія приводитъ къ идеѣ индивидуальнаго душеспасенія. Церковь была здѣсь не столько всепроникающимъ нравственнымъ общеніемъ, сколько возвышающимся надъ вѣрующими учрежденіемъ, а потому и благодатные дары свои она считала возможнымъ сообщать вѣрующимъ не столько силою ихъ внутренняго любовнаго общенія во Христѣ, — что и составляетъ идеальную основу церковности, — а внѣшнимъ актомъ церковныхъ индульгенцій, церковныхъ установленій и предписаній. И въ извѣстномъ смыслѣ эта средневѣковая традиція живетъ въ католицизмѣ и до сихъ поръ. Вѣдь и сейчасъ церковное единство утверждается здѣсь на авторитетѣ папы, на мощной организаціи и дисциплинѣ, на политикѣ и пропагандѣ, на дипломатическомъ искусствѣ іезуитовъ. Но при этихъ предпосылкахъ и допущеніяхъ принципъ церковности утрачиваетъ свое подлинное существо, свой внутренній смыслъ н, простираясь вширь, теряетъ свою глубину.

Убѣжденіе православной церкви въ своемъ значеніи и вселенскомъ призваніи вытекаетъ, напротивъ, не изъ вѣры ея въ свои внѣшніе рессурсы, а изъ вѣры въ силу той истины, которую она исповѣдуетъ. Христіанская православная церковь имѣетъ значеніе вселенской не потому, что у нея есть церковная организація и миссіонеры, а потому что она носитъ въ себѣ свойства всемірной и всепокоряющей истины. Православному сознанію чужда и непонятна практика католицизма, допускающаго возможность уловлять въ свои сѣти новообращенныхъ внѣшними средствами дипломатіи и пропаганды. Оно исходить изъ мысли, что обращеніе къ истинной вѣрѣ обусловливается ея внутреннимъ совершенствомъ, помощью Божіей, даромъ Духа Святого. Есть у Аристотеля прекрасное выраженіе, объясняющее силу Божественнаго совершенства: κινεί ού κινούμενον, κινεί ώς έρώμενον, — оно движетъ, само оставаясь неподвижнымъ, движетъ, становясь предметомъ страстныхъ стремленій. Таково свойство каждаго совершенства, что ему не нужно приходить въ движеніе, суетно волноваться и употреблять усилія, чтобы привлекать къ себѣ души и сердца.

Съ этимъ связана извѣстная пассивность, созерцательность православнаго сознанія, и въ этомъ отношеніи церковь православная и со стороны чужихъ, и со стороны своихъ подвергается иногда упрекамъ въ односторонности, въ невниманіи къ земнымъ, человѣческимъ задачамъ. Какъ недавно еще утверждалъ Гарнакъ, церковь восточная, всецѣло обращенная къ потустороннему міру, пренебрегла нравственнымъ преобразованіемъ міра здѣшняго и осталась на пути аскетизма и созерцательности, предоставивъ всю земную жизнь другимъ силамъ. Ранѣе Гарнака Владиміръ Соловьевъ въ томъ же духѣ судилъ о православной церкви, когда онъ говорилъ: «Востокъ, православный въ богословіи и неправославный въ жизни, понялъ богочеловѣчность Христа, но не могъ понять богочеловѣческаго значенія церкви. Для него церковь была только святыня, данная свыше въ окончательной формѣ, сохраняемая преданіемъ и усвояемая благочестіемъ. И поистинѣ это есть самое первое въ церкви, но для Востока это было и первое и послѣднее. Для него вся истина христіанства, представляемая Церковью, была только надъ человѣчествомъ и прежде человѣчества. Но христіанство есть истина богочеловѣчества, т. е. внутренняго единенія Божества съ человѣчествомъ во всемъ его составѣ. Церковь, или Царство Божіе, не должна оставаться только надъ нами, быть только предметомъ нашего почитанія и поклоненія, — она должна быть также и въ насъ самихъ для всего человѣчества правящею силой и свободною жизнью. Церковь не есть только святыня, она также есть власть и свобода.» «Привязавшись всецѣло къ божественнымъ основамъ церкви», Востокъ «забылъ о ея совершеніи въ человѣчествѣ. Но если церковь основана, это еще не значитъ, что она совершена, и что намъ ничего не нужно дѣлать для ея совершенія.»