Трушова - Православие и Культура

«Неправославіе въ жизни», съ православной точки зрѣнія, можетъ быть исправлено не реформаціей, а только актомъ внутренняго всеобщаго перерожденія, чудеснымъ образомъ укрѣпляющаго въ вѣрующихъ чувства любви и страха Божія. Для православной церкви, въ принципѣ не признающей путей внѣшней дисциплины и внѣшняго воздѣйствія на совѣсть вѣрующихъ, достиженіе православія въ жизни есть задача безконечно болѣе трудная и таинственная, и православное пониманіе этой задачи ставитъ ее безконечно выше методики и дисциплины ежедневной жизни: рѣчь идетъ здѣсь именно о полномъ перерожденіи человѣка, о проявленіи надъ нимъ чуда милости Божіей.

2. Смиреніе, — второе изъ названныхъ свойствъ православнаго сознанія — стоитъ въ неразрывной связи съ первымъ, съ созерцательностью: истинная и подлинная обращенность вѣрующей души къ Богу непремѣнно приводить къ смиренію, къ сознанію ничтожества человѣческихъ силъ. И здѣсь опять мы обнаруживаемъ въ русскомъ православномъ сознаніи драгоцѣнные слѣды Востока, отраженія азіатскаго религіозно–мистическаго чувства. На Западѣ, въ Европѣ, нѣтъ этихъ слѣдовъ и отраженій; тутъ не утвердилась заповѣдь смиренія, и нѣть въ чувствахъ и мысляхъ духа смиренія. Ни католичество, ни протестантство не воспитали этого духа. Западный человѣкъ есть по преимуществу гордый человѣкъ, и чѣмъ далѣе на Западъ, тѣмъ больше въ немъ гордости: французъ болѣе гордъ, чѣмъ нѣмецъ; англичанинъ болѣе гордъ, чѣмъ французъ.

Западный человѣкъ — это человѣкъ, гордый своей культурой, своимъ образованіемъ, своей наукой, своей дисциплиной, своей политикой. Онъ думаетъ, что онъ все преодолѣлъ, все можетъ; онъ думаетъ, что его конституціи и парламенты, что его демократіи и республики, — верхъ человѣческой мудрости, что тотъ путь, которымъ онъ идетъ, есть единственный путъ къ человѣческому величію. Съ высокомѣріемъ смотритъ онъ на отсталость своихъ восточныхъ сосѣ дей и ожидаетъ, что они усвоятъ его мудрость и пойдутъ его путями. Между тѣмъ именно мы, эти восточные сосѣди, имѣемъ всѣ основанія звать европейское сознаніе къ тому, чтобы оно сломило свою гордость и поняло смыслъ и значеніе подвига смиренія. Ибо это значитъ звать на почву христіанскаго и вообще религіознаго сознанія. Это мудрость, провозвѣщенная еще древне–еврейскими пророками, которые ничему такъ настойчиво не учили, какъ тому, что отъ гордости погибаютъ и люди, и города, и царства. Въ яркихъ образахъ и грозныхъ пророчествахъ ветхозавѣтные учители съ удивительной силой говорили о тщетѣ земного человѣческаго величія, о посрамленіи гордыни человѣческаго самообольщенія. Вотъ, напримѣръ, замѣчательное мѣсто изъ книги пророка Авдія: «гордость сердца твоего обольстила тебя; ты живешь въ разсѣлинахъ скалъ на возвышенномъ мѣстѣ и говоришь въ сердцѣ твоемъ: кто низринетъ меня на землю?

Но хотя бы ты, какъ орелъ, поднялся высоко и среди звѣздъ устроилъ гнѣздо твое, то и оттуда Я низрину тебя, говоритъ Господь».

Или другое мѣсто изъ книги пророка Исаіи:

«И наполнилась земля его серебромъ и золотомъ, и нѣть числа сокровищамъ его, и наполнилась земля его конями, и нѣтъ числа колесницамъ его; и наполнилась земля его идолами: они поклоняются дѣлу рукъ своихъ, тому,' что сдѣлали персты ихъ.

И преклонился человѣкъ, и унизился мужъ; и Ты не простишь ихъ.

Иди въ скалу, и сокройся въ землю отъ страха Господня и отъ славы величія Его.

Поникнутъ гордые взгляды человѣка, и высокое людское унизится; и одинъ Господь будетъ высокъ въ тотъ день.

Ибо грядетъ день Господа Саваофа на все гордое и высокомѣрное и на все превознесенное, — и оно будетъ унижено.

И на всѣ кедры Ливанскіе, высокіе и превозносящіеся, и на всѣ дубы Васанскіе.

И на всѣ высокія горы, и на всѣ возвышающіеся холмы.

И на всякую высокую башню, и на всякую крѣпкую стѣну.

И на всѣ корабли Ѳарсійскіе, и на всѣ вожделѣнныя украшенія ихъ.

И падаетъ величіе человѣческое, и высокое людское унизится, и одинъ Господь будетъ высокъ въ тотъ день.»

Этотъ духъ смиренія, это сознаніе ничтожества человѣческой гордости и высокомѣрія составляетъ одну изъ коренныхъ основъ того религіознаго сознанія, которое пришло къ намъ съ Востока изъ Азіи. Россія, которая имѣетъ это великое счастье не только географически, но и духовно наполовину принадлежать Азіи, въ глубинѣ своего религіознаго сознанія носить этотъ духъ смиренія, какъ одинъ изъ главныхъ даровъ своей древней вѣры.

3. Но съ этимъ духомъ смиренія тѣсно связана и та третья черта русскаго православнаго благочестія, которую я упомянулъ выше — это простота душевная, сознаніе того, что религіозная истина есть простая истина, которая дается не научной изощренности, не критикѣ, не самопревозносящейся мудрости, не гордой своими завоеваніями культурѣ, а дѣтской простотѣ души, простой наивной вѣрѣ, смиренному преклоненію предъ тайнами величія Божія. Это сознаніе того, что «нищета духовная», о которой говорится въ заповѣдяхъ блаженства, есть лучшій путь къ постиженію тайнъ Божіихъ. Простые галилейскіе рыбаки были первыми провозвѣстниками словъ Спасителя, а познавшій глубину человѣческой мудрости апостолъ Павелъ съ особымъ удареніемъ приводитъ слова пророка Исаіи: «погублю мудрость мудрецовъ, и разумъ разумныхъ отвергну». «Потому что», — говоритъ онъ, — «немудрое Божіе премудрѣе человѣковъ, и немощное Божіе сильнѣе человѣковъ». Это превосходство простоты, живущей свѣтомъ Божіимъ, надъ мудростью просвѣщенія человѣческаго, съ особой яркостью ощущается въ православномъ сознаніи. Нельзя не видѣть замѣчательнаго совпаденія въ томъ, что и вѣрный сынъ православной церкви Достоевскій, и ушедшій отъ церкви Толстой одинаково убѣждены въ томъ, что величайшія религіозныя истины открываются простотѣ душевной, простому безхитростному разуму народа.. Глубочайшіе мотивы ихъ народничества вытекаютъ не изъ идеализаціи народнаго быта, а изъ идеальнаго представленія о способности простого народнаго сознанія находить пути къ Богу. Ихъ проповѣдь исходитъ изъ идеала евангельской простоты. Они какъ бы говорятъ намъ: не увлекайтесь плодами культуры, ея богатствомъ, ея пышностью, ея разнообразіемъ; помните, что выше культуры самъ народъ, творящій духъ народа; не ставьте культурныхъ достиженій между собой и народомъ, не отдѣляйте себя отъ народа высокой стѣной культурныхъ достиженій, не превозноситесь и не тщитесь сдѣлать изъ культуры Вавилонской башни высотою до небесъ.

4. Слѣдующее свойство православнаго сознанія, которое мы должны объяснить, есть радость о Господѣ. Наблюдатели и знатоки русской монастырской жизни отмѣчаютъ, насколько постоянной является эта черта даже у затворниковъ и подвижниковъ, — радость и какая то снисходительность къ людямъ, къ человѣческимъ слабостямъ. Почему радость? Почему не печаль? не мракъ? не уныніе и сокрушеніе о грѣхахъ? — Потому что въ сознаніи живетъ радостная вѣсть: «Христосъ воскресе!» «Христосъ посреди насъ!» Потому что искупленіе стерло главу змія, потому что то основное и первое религіозное представленіе, что міръ во злѣ лежитъ, что грѣхъ и страданіе его изначальны и неизбѣжны, восполнено новой высшей вѣстью, — вѣстью о явленіи Христа міру, о сошествіи Бога на землю къ людямъ. Въ озареніи этого высшаго свѣта, который никакая тьма объять не можетъ, всѣ грѣхи и слабости человѣческіе представляются искупленными, для нихъ есть выходъ, есть прощеніе, есть надежда на спасеніе. Если въ католическомъ религіозномъ сознаніи преобладаетъ осеннее настроеніе грусти, то въ православномъ ярко выдѣляется настроеніе весеннее, радость возстановленія и возрожденія. И какъ прекрасно отмѣтилъ въ свое время еще Гоголь, нигдѣ такъ, какъ на Руси, не празднуется праздникъ Воскресенія Христова, этотъ «праздниковъ праздникъ и торжество изъ торжествъ.» Общему духу католичества соотвѣтствуетъ образъ Великаго Инквизитора, образъ грознаго, карающаго Торквемады. Напротивъ, духу православной церкви отвѣчаютъ характеры Сергія Радонежскаго, Серафима Саровскаго и многихъ другихъ сіяющихъ, свѣтлыхъ и радостныхъ русскихъ святителей и подвижниковъ. И замѣчательно, что и въ томъ религіозномъ сознаніи, которое, удаляясь отъ православія, сохраняетъ все же слѣды его, живетъ эта черта радости и обезпеченности въ Господѣ. Такъ, Толстой при всемъ своемъ раціонализмѣ, при всей замкнутости и уединенности своего религіознаго чувства, при разрывѣ съ церковью, все же чувствуетъ по православному, когда онъ говоритъ о религіозномъ чувствѣ въ слѣдующихъ выраженіяхъ: «главное въ этомъ чувствѣ, — сознаніе полной обезпеченности, сознаніе того, что Онъ есть, Онъ благъ, Онъ меня знаетъ, и я весь окруженъ Имъ, отъ Него пришелъ, къ Нему иду, составляю часть Его, дѣтище Его: все, что кажется дурнымъ, кажется такимъ только потому, что я вѣрю себѣ, а не Ему, и изъ жизни этой, въ которой такъ легко дѣлатъ Его волю, потому что воля эта вмѣстѣ съ тѣмъ и моя, никуда не могу упасть, какъ только въ Него, а въ Немъ полная радость и благо.»